«городе», смотрели «mi-careme», «reine de reines» (легкие эстрадные представления. — Авт.) и пр. Только погода последнее время плохая — дождь все льет, хотя тепло очень...»45
Наступила пора экзаменов. Аудитории Сорбонны выглядели непривычно торжественными. Студенты не шумели, не болтали, как обычно. Собравшись группами, обсуждали порядок сдачи испытаний, старались выяснить, у кого какие пробелы, и, как все студенты мира, пытались наверстать упущенное за последние часы.
11 июня Мария Ильинична пишет М.Т.Елизарову: «Дорогой Марк! Что это ты никогда не вспоминаешь обо мне? Ты м.б. тоже скажешь про меня, но это неверно. Во-первых, последней писала я, а во-2-х, все это время была усиленно занята подготовкой к экзамену — ни о чем другом и думать некогда было. 27-го и 28-го были письменные экзамены, а на днях устные. Здесь такой порядок, что к устным допускаются только выдержавшие письменные, и поэтому я целую неделю, пока решалась моя судьба, была в великом треволнении. Оказалось, выдержала, хотя кровопускание было большое: провалили 200 из 360 державших... Не знаю, устала ли я, но меня жизнь как-то мало радует. Выбилась из старой, хотя и скучной колеи и не знаю, что мне теперь с собой делать. Вол. уговаривает остаться еще на год, чтобы заняться практикой...»46
Наступила реакция после огромного напряжения. Мария Ильинична действительно как-то растерялась, но оставаться в эмиграции не хочет. Ее заботит дальнейшая ее судьба, в завуалированной форме речь идет о подпольной революционной работе: «...В провинции, вероятно, можно бы было найти нечто и с моими познаниями, но меня влечет неведомая сила в Питер или в Москву...»47 Мария Ильинична просит Марка Тимофеевича узнать, нельзя ли с заграничным дипломом устроиться на работу в Петербург.
Позади год напряженной работы. В торжественной обстановке вручены дипломы. Родные и друзья поздравляли Марию Ильиничну. «Дорого мне все же стоил мой certificat, заниматься приходилось много, но, когда получила его, чувство было очень приятное, что чего-нибудь да добилась», — писала она старшей сестре. Появилась надежда получить дома место преподавателя французского языка, ведь женщин с высшим образованием в России не так-то много.
Радость от сдачи экзамена и одержанной победы омрачилась болезнью. Еще во время подготовки Мария Ильинична почувствовала недомогание, врачи определили аппендицит. Мария Ильинична написала о своей болезни Марку Тимофеевичу, просила не говорить матери и Анне. В дни болезни Маняши Владимир Ильич очень волновался, возил на консультацию врачей. Сохранилось тревожное письмо Владимира Ильича брату, где, описывая все симптомы болезни, он спрашивает совета — делать ли операцию. За первым приступом последовал еще один. Было решено оперировать. Марию Ильиничну положили в клинику Дюбуше. Операция прошла удачно. Мария Ильинична была признательна родным и друзьям. За неделю, что она лежала в клинике, у нее перебывали все, кого она хотела бы увидеть. Владимир Ильич и Надежда Константиновна приходили ежедневно, приносили цветы, гостинцы и новости. Через неделю профессор сообщил, что она больше не нуждается в его наблюдении. Теперь только отдых — сон, хорошее питание, свежий воздух, прогулки — они заменят все лекарства.
Владимиру Ильичу и Надежде Константиновне тоже было необходимо хоть на время вырваться из обстановки непрекращавшейся эмигрантской склоки, жесточайшей внутрипартийной борьбы. Шла битва за каждого члена партии. Ликвидаторы, отзовисты и другие фракции и группировки старались перетащить на свою сторону «стариков»: Плеханова, Засулич, Потресова, чей авторитет в европейском рабочем движении был очень велик.
Как-то Владимир Ильич пришел домой радостный и взволнованный — Плеханов официально заявил о выходе из редакции меньшевистской газеты «Голос социал-демократа». Мария Ильинична спешит поделиться этой радостной новостью со старшей сестрой в письме от 11 июня 1909 года: «За последнее время здесь произошел один очень интересный факт — это выход Жоржа из редакции «Голоса». Главная причина — его несочувствие «ликвидаторству», которому эта редакция явно мирволит, но повлияла немало и философская работа Ильина. Так что мы накануне великих событий и новых расслоений...»
Для Ульяновых нет жизни вне политики, они всегда в самой гуще борьбы и работы на пользу социалистической революции. Мария Ильинична с радостью пишет о выходе Плеханова из «Голоса» не только потому, что это ослабляет позиции ликвидаторов, но и потому, что знает, как ценит Георгия Валентиновича Ленин, как хочет вернуть Плеханова на правильные позиции. Эта надежда — увидеть Плеханова в одном строю с большевиками — не оставляла его никогда. Вот почему, узнав новость, Мария Ильинична немедленно сообщает ее в Россию, на родине должны знать товарищи, что в борьбе с ликвидаторством Плеханов на стороне Ленина.
Вечерами, собравшись за чаем, семья решает, куда поехать на лето. После расширенного совещания большевистской газеты «Пролетарий» (съехался, по сути дела, Большевистский центр) нервы Владимира Ильича были напряжены. Совещание состоялось в июне 1909 года и проходило под руководством Владимира Ильича. Совещание осудило отзовизм и призвало партию к борьбе с ним. Осудило оно и организаторов Каприйской школы, а Богданова исключило из рядов партии.
Почти все газеты публиковали объявления о дешевых пансионатах. Внимание Владимира Ильича привлекла маленькая деревушка Бомбон. Все шутили, что ему понравилось «звонкое» название, но пансион оказался удобным и действительно дешевым — за 4 человек платили всего 10 франков. Жили там мелкие служащие, общество очень пестрое, но Ульяновы, наблюдая, как всегда, за окружающими, мало общались с обитателями пансиона. Владимир Ильич и Надежда Константиновна ездили на велосипедах, Мария Ильинична гуляла. Силы ее восстанавливались медленно. Владимир Ильич видел, как она быстро устает, и под разными предлогами прерывал прогулку. Садились на обочину узкой сельской дороги, любовались полями, вдыхая запах цветов. Поднимались на окрестные холмы и там подолгу сидели, глядя вдаль. Вспоминали родину и мать, которая тревожится и ждет там, в России.
Брат и Надежда Константиновна следят за тем, чтобы Маняша ела как можно больше. Она отмахивается от них: «Вы меня так раскормите, что я ходить не смогу». И все-таки перед сном Владимир Ильич сам приносит ей стакан простокваши и не уходит до тех пор, пока она не возвратит этот стакан пустым.
Постояльцы пансиона удивляются, как много газет и журналов читает русская семья. Уходя на прогулку, все берут с собой книги. Живя в маленькой французской деревушке, Ульяновы остаются в курсе событий и внутренних и международных.
Как всегда, матери и старшей сестре Мария Ильинична посылает подробнейшие обстоятельные отчеты о своей жизни. Так, 19 августа она пишет из Бомбона в Екатеринбург Анне Ильиничне: «Здесь хорошо: настоящая деревня, воздух прекрасный. Наши много ездят на велосипеде, а я гуляю немного. Часто меня сопровождает наша квартирная хозяйка — старушка, очень симпатичная дама. Вообще в смысле практики языка здесь хорошо: много слышишь французской речи и самой можно болтать. Забрали с собой французских романов, читаю протоколы Лондонского съезда, недавно вышедшие...
Часто я спрашиваю себя, какая со мной после тифа произошла перемена — что-то мне сдается, что не такая я теперь, как была раньше — точно вялее я стала, или это потому, что я опять была больна? — Червяк скверная была штука — так и сверлил все время... Хорошо, что его уже нет.
В России серо покажется, конечно, и скучно, ну, да как-нибудь прилажусь. Больше всего с Володей жаль расставаться. Всегда я его любила, но теперь как-то особенно сжились. Возился он со мной невероятно за время болезни — я даже себе представить никогда не могла, что он способен на это, да и теперь еще возится. Больно славный братик... Ну, да и истрепался же он тогда — на себя не был похож, теперь поправился здорово. Все поправились за это время: питаемся хорошо, спим много и много времени проводим на воздухе...»
Жизнь Ульяновых сложилась так, что сестры редко жили вместе со старшим братом. Начиная с 1895 года, года ареста Владимира Ильича, они виделись урывками, но их духовная близость продолжала расти, брата и сестру сближала общая революционная работа, и год жизни одной семьей раскрыл глубину их взаимопонимания. Владимир Ильич, зная, как там, за много тысяч километров, волнуется за свою младшую дочь Мария Александровна, пишет из Бомбона подробнейшие письма, которые рисуют картины их быта и раскрывают их взаимоотношения: «Дорогая мамочка! Получил вчера твое письмо и отвечаю с первой почтой. Насчет Маняши беспокоишься ты напрасно. Она поправляется хорошо. Ходить, правда, еще не
