В ожидании митинга...

Владимир Кунин В ожидании митинга...

В Лужниках, в ожидании начала митинга под девизом «День Победы порохом пропах...», два старика хоронились под трибуной тренировочного поля от холодного дождя и пили водку.

— Слушай, Матвеич... А это правду болтают, что Иисус Христос был еврей?

— Ты что, сдурел, Кинстинтин?!. Совсем крыша поехала?! Русский он был, православный! Ну надо же такое блямкнуть!.. Как язык-то повернулся, мудило старое! До седых волос дожил...

— О Господи... Да погоди ты, не лайся. Мне это еще когда один человек говорил...

— Небось, сам этот человек твой был из жидов, вот и говорил!

— Вообще-то, конечно, он был из этих... Из явреев. А только фамилие его и имя-очество были абсолютно наши, русские: Табачников Александр Михайлович.

— Правильно! Они завсегда за нашими спинами да именами — чтобы не прознали, кто они в сути своей!.. Нагребут, нагребут от нас, а потом нам же и пакостят!..

— Елки-моталки! Чего от тебя грести-то, голь перекатная? Тебе же пенсии на неделю не хватает! Кто тебе такую пенсию положил? Явреи, что ли? Наливай, шут гороховый... На-ко вот луковку, закуси лучше. А то явреи, вишь ли, ему жисть заедают! Ты явреев этих хоть когда видел? Не разное говно собачье вроде наших, а настоящих явреев?

— А то нет! У меня сосед по квартире — чистокровный жидяра.

— Ну и чё? Напьется, скандалит, рыло тебе по праздникам чистит? Или украдит у тебя чего?

— Ну, ты скажешь! Ничего он не крадит, ничего не скандалит. По воскресеньям маленькую приносит. Я огурца соленого выставлю, капустки... Мы с ним эту маленькую в кухне культурно раздавим...

— Чего ж ты явреев честишь в хвост и в гриву?!. Он к тебе с маленькой, а ты...

— А я не его. Мой яврей — это мой яврей. Он со мной в коммуналке живет и мне уважение оказывает. А вот остальная жидовня разная, которая нашу Россию-матушку на куски продает...

— Кто?!. Кто это Россию-то продает?!. Чего ты мелешь, Матвеич! Да как же тебе не ай-ай-ай?.. Наши, свои русаки и продают. Кому способней, те и торгуют!

— Правильно! Которые наверху, тоже суки хорошие! А только всех этих нерусских — что жидов, что татар, что армяшек там всяких — я лично на дух не перевариваю! Дай-ко я тебе добавлю маленько, Кин- стинтин... Ну, будем здоровы!

— Какое уж теперь здоровье... Теперь и питье только для сугрева. Ну, будь...

— Хлебца-то возьми...

— Не. У меня от него изжога страшенная. Я лучше луковки... Я ее страсть как обожаю! Сызмальства. Помню, совсем еще пацаном был... В сорок четвертом сколько мне было? Вроде восемнадцать уже. Я в БАО служил...

— Это чего такое?

— Батальон аэродромного обслуживания. При авиационной школе, где на летчиков учили. Так вот, мне капитан Табачников Александр Михайлович каждый раз говорил: «Костя...» Он меня завсегда «Костей» звал. Никогда по фамилии. «Костя, — говорит, — чего это от тебя всегда луком несет?» А я ему говорю: «Товарищ капитан, я его очень люблю и от этого никогда не болею».

— А он чё?

— А ничё. Только «ну-ну» скажет, и все. Он у нас начальником ПэДээС был. Парашютно-десантной службы.

— И ты чего, сам с парашютом прыгал, Кинстинтин?

— Бывало, и прыгал. Я ж укладчиком был. А он всех укладчиков парашютов заставлял вместе с курсантами прыгать. Чтобы мы на своей шкуре испытали в воздухе то, чего на земле делали. Дак с нами потом по укладке парашютов никто и сравниться не мог!

— Хорош гусь! Яврей — он и есть яврей. Вас прыгать заставлял, а сам на земле отсиживался.

— Зачем? У него тыща двести прыжков было. Он с чего хочешь прыгал — и с самолетов, и с аэростатов заграждения, и с фигур высшего пилотажа, и затяжными с больших высот, и с малых — самое страшное! Он был мужик — я тебе дам! Помню, раз курсанты-летуны прыгали свой ознакомительный прыжок с тыщи пятисот метров. На курсачей в самолете — смех глядеть! Пока идет набор высоты — все такие веселые, сам черт не брат! А как глянут на указатель высоты, так уже начиная с восьмисот метров скучать принимаются. А как прибор покажет полторы тыщи — и вовсе печальные. Теперь у инструктора ПэДээС одна морока — вытолкать всех из самолета. Поэтому капитан Табачников Александр Михайлович завсегда в инструкторы подбирал таких бычков, что слона вытолкнут. Известное дело — летчики страсть не любят с парашютом прыгать... На эти прыжки собиралось все начальство школы. И сам начальник школы — Герой Советского Союза генерал-майор Приходько Иван Степанович. Курсант прыгнет, свернет парашют абы как, подойдет к генералу и доложит: «Так, мол, и так, курсант такой-то ознакомительный прыжок совершил!» Генерал ему руку пожмет и скажет: «Поздравляю вас, товарищ курсант!» И начальник финчасти ему двадцатник тут же выплатит. А тогда это были знаешь какие деньги?! Ну, первая смена по холодку отпрыгала, начала прыгать вторая смена. И у одного курсантика парашют и не раскрылся!.. Он как мешок картошки с высоты в полтора километра так в землю и вошел. Главное, совсем недалеко от нас. А это же жуткое чепе!!! Врачи, «скорая», мы все подбежали... Смотреть страшно! Одна каша... Меня даже вырвало... А генерал как закричит с перепугу:

— Кто парашют укладывал?!!

Александр Михайлович, капитан Табачников, белый как мел, тихо так нас спрашивает:

— Кто укладчик?

— Я... — говорю. — Я укладывал этот парашют.

— Там все было в порядке, Костя? — спрашивает капитан.

— Конечно, товарищ капитан...

А генерал стал красный, как отвар свекольный, и кричит на все летное поле, при всех курсантах, при всех службах, при всех офицерах, Александру Михайловичу, капитану Табачникову:

— Табачников!!! Сволочь!.. Кончай там шептаться со своими выблядками!.. И прекрати немедленно эти жидовские штучки — отвечай: кто парашют укладывал?!!

У Александра Михайловича, капитана Табачникова, лицо прямо серое стало:

— Я собственноручно укладывал этот парашют.

— Ах так?!! — кричит генерал. — Тогда надевай его и прыгай с ним сам!!!

— Разрешите сначала осмотреть парашют и переуложить? — спрашивает Александр Михайлович.

— Не разрешаю!!! Ты у меня, интеллигент сраный, не вывернешься! — орет сбесившийся генерал. — Приказываю!!!

Тут к генералу все бросились — и начальник учебно-летного отдела, и начальник штаба, и смершевец наш — кагэбэшник по-нынешнему: «Что вы, товарищ генерал?!! Нельзя без переукладки! Зачем вам еще один труп?.. Такой удар был, там, наверное, все размолотило!..»

А генералу с испугу вожжа под хвост:

— Никакой переукладки! Он этим парашютом мне курсанта погубил, пусть теперь сам испытывает, что такое неисправный парашют!!!

Ну, снял Александр Михайлович с мертвого курсантика этот парашют, надел на себя, застегнул подвесную систему, глянул так на меня и полез в самолет.

— Товарищ генерал!.. — кричит начальник политотдела, забыл фамилию. — Что вы делаете?! Отмените сейчас же приказ!..

А генерал от страха совсем одурел — и на него матом. А тут уже и самолет на взлет пошел...

Он и пятисот метров не набрал, как видим — открывается фюзеляжная дверь — тогда с Ли-2 прыгали, — и оттуда вываливается Александр Михайлович, капитан Табачников!..

Я лег на землю, глаза закрыл, голову обхватил руками, дышать не могу, икаю... Я-то хорошо знаю,