— Ладно, ладно, — рассмеялся Волков. — Не развращай мне Стасика. Юный партнер зрелого мастера должен верить в неиссякаемые силы своего мэтра...
— Я и верю, — сказал Стасик.
— И на том спасибо. Сделай, сынок, дяде ручкой, и попробуем уползти в норку...
За кулисами прозвенел второй звонок. Третьяков мотнул головой, словно хотел стряхнуть с себя печаль, и сказал Волкову:
— Дима, я после представления возьму чего-нибудь и зайду к тебе. Стасик нам кофе сварит...
— Нет, — сказал Волков. — Не приходи. Я попробую отлежаться.
— Ладно, — согласился Третьяков. — Тогда до завтра. У вас деньги есть?
— Есть, — сказал Стасик.
— А то смотрите... Мне тут главк премийку подбросил.
... Домой добирались долго — с остановками, перекурами.
Через каждые пятьдесят — шестьдесят метров Волков присаживался на теплый каменный бортик арычного мостика и молча сидел минут десять. Стасик стоял рядом и страдал от сознания своей вины и беспомощности. Затем Волков протягивал руку, Стасик поднимал его, и они шли дальше для того, чтобы снова присесть на бортик следующего арычного мостика.
Дома Волков снял туфли, с помощью Стасика взгромоздился на высокую кровать и закрыл глаза. Ему хотелось остаться одному и перестать контролировать каждое свое движение, вслушиваться в то, что говорит Стасик, и подыскивать наиболее удобный для Стасика ответ.
— Может быть, тебе кофе сварить? — спросил Стасик.
— Да нет, не стоит... — ответил Волков, не открывая глаз. — Я хочу попытаться уснуть.
— Тебя накрыть чем-нибудь?
— Не нужно, Стас... Жарко.
— Сигареты оставить?
— Оставь. Иди к себе, ложись, отдохни. Ты тоже перепсиховал, измучился...
— Может быть, нам действительно выбросить этот трюк, а?
— Не говори чепухи.
— Ты слышал, что директор сказал?
— Директор — глупый, трусливый администратор. Иди отдохни... Я позову тебя, партнерчик. Иди.
Часа через два Волкову стало совсем худо. Боль начиналась в руке и разливалась по всему телу. Волков задыхался. Его бросало то в жар, то в озноб. Мерещилась какая-то чертовщина, откуда ни возьмись возникла музыка — старые, пятнадцать — двадцать лет тому назад слышанные мелодии... Повязка врезалась в руку, и Волкову казалось, что если он снимет повязку, то сможет глубоко вздохнуть и ощущение удушья пройдет немедленно. Но снять бинты не было сил, и Волков лежал неподвижно. Изредка он открывал глаза, и тогда музыка исчезала. Какое-то время Волков пытался сосредоточить свой взгляд на большом цветастом термосе. Этот термос Волков уже несколько лет возил с собой, и в каждом городе, в каждом новом гостиничном номере или в каждой чужой комнате термос с фантастическими розовыми цветами и ярко-синими колибри был олицетворением дома. Это был самый реальный предмет волковского существования. Только он, нелепо раскрашенный, старый китайский термос, мог вернуть сейчас Волкова из забытья в реальную боль.
За окном, на маленьком заводике цементных плит, равномерно и глухо стучал насос. Может быть, насос, его точный ритм и не давали уснуть Волкову. Очень ровно стучал насос...
Волков оторвал взгляд от термоса и закрыл глаза. И тогда, слушая стук насоса, он услышал стук собственного сердца.
Сердце стучало в унисон насосу цементного завода. Сначала Волков лежал спокойно и с удивлением, отстранившим боль, слушал слитные звуки насоса и сердца. Их точное совпадение поражало. А потом в мозг стал вползать ужас: а вдруг насос остановится?! Насос цементного завода и сердце Волкова слились воедино, и теперь Волков лежал и молил Бога, чтобы кто-нибудь не выключил насос. Если там, за окном, сейчас выключат насос — здесь, в комнате, остановится сердце!..
Волков, беспомощный и неподвижный, лежал и ждал смерти.
А потом сердце стало стучать быстрее и выпало из четкого ритма заводского насоса. От учащенного сердцебиения Волков стал задыхаться и успокаиваться. Теперь пусть выключат насос!.. Волков сам по себе, насос сам по себе...
Так, задыхаясь, он задремал, и ему привиделся уличный бой, и его автомат мог стрелять одиночными, да и то заклинивал после каждого выстрела, сволочь...
— Стаси-и-ик! — закричал Волков.
— Я здесь, Дима... Я здесь... Вот я... — Стасик одной рукой приподнял голову Волкова, а другой вытер слезы и пот с его лица.
— Стасик... Ты здесь?..
Воспаленными глазами Волков посмотрел на Стасика и слабо проговорил:
— Ты прости меня... Мне все какая-то дрянь чудится...
— Дима, — осторожно сказал Стасик, — Дима, ты очень горячий.
— Я тебя разбудил? — Волков уже пришел в себя.
— Нет. Я читал. Дима, ты такой горячий!..
— Давай бинты снимем.
— Что ты! Что ты!
— Давай снимем, Стасик... Посмотри, как врезались.
Из-под белых бинтов выползла багровой опухолью кисть руки Волкова.
— Видишь? — сказал Волков. — Давай снимем. Может, легче будет.
— У тебя и плечо опухло...
— Я повернусь, а ты тихонечко сматывай бинт.
— Ладно.
Стасик стал осторожно разматывать повязку.
Рука совсем потеряла форму. Она опухла от плеча до пальцев, опухла неровно, бугристо, а в районе локтя была расцвечена белыми и красными полосами.
— Что это? — испуганно спросил Стасик.
— Черт его знает... — ответил Волков. — Я такого еще не видел. Прикури мне сигаретку...
Стасик прикурил сигарету, передал ее Волкову и быстро проговорил:
— Дима, я побегу на улицу, попробую поймать какую-нибудь машину... Я в один момент... Мы в больницу поедем.
Волков понял, что останется один.
— Не уходи, Стас!.. Не уходи...
— Ну что ты, Дим? Я же в одну секунду...
— Не уходи, Стас... — повторил Волков и спустил ноги с кровати. — Мы с тобой вместе найдем машину.
... Не было никаких машин на этих теплых черных улицах. Они пешком пришли в больницу. Стасик втащил Волкова в приемный покой, уложил его на белую пятнистую клеенчатую кушетку, а потом долго и сбивчиво пытался объяснить дежурному врачу все, что произошло сегодня в цирке и дома.
Но Волков этого не слышал...
Стасик стал его партнером два года назад. Номер, в котором работал Волков последние несколько лет, рассыпался, и Волков около полугода искал себе партнера.
До Стасика Волков работал с двумя партнершами — Кирой Сизовой и Милкой Болдыревой. Обе были замужем, мужья тоже работали в цирке и виделись со своими женами два-три раза в год, если не считать тех трех-четырех дней за пару месяцев, когда цирки стояли рядом — километрах в восьмистах друг от друга. Тогда партнерши Волкова улетали к своим мужьям на то время, пока поезд будет тащить багаж и артистов всей остальной программы в следующий цирк. Такими переездами пользовались и мужья. Они тоже прилетали к своим женам, а потом снова улетали в очередные цирки, перессорившись и перемирившись за эти пятьдесят — шестьдесят часов неумелой супружеской жизни...
