В 8.55, совершая привычную еженедельную поездку в город, чтобы пополнить запасы скоропортящихся продуктов. Пол Эннендейл притормозил в конце грунтовой дороги, посмотрел по сторонам, а затем свернул налево на Мейн-стрит.
С заднего сиденья машины раздался голос Марка:
– Не подвозите меня к дому Сэма. Высадите меня на площади.
Глядя в зеркало заднего обзора. Пол спросил:
– Куда ты собираешься пойти? Марк похлопал по большой птичьей клетке, что стояла рядом на сиденье. В ней, вереща, скакала белка.
– Мы с Бастером проведаем Джереми. Повернувшись на своем сиденье и посмотрев на брата, Рай заметила:
– Почему бы тебе не признать, что в тот дом ты ходишь вовсе не для того, чтобы увидеться с Джереми? Всем известно, что ты втрескался в Эмму.
– Ничего подобного! – воскликнул Марк, но так, что лишь со всей очевидностью подтвердил правоту слов сестры.
– Ох, Марк, – язвительно проговорила она.
– Все это ложь, – продолжал настаивать Марк. – Я вовсе не втрескался в Эмму. Я не дурак. Рай снова обернулась назад.
– Не ссорьтесь, – вмешался Пол. – Высадим Марка на площади вместе с Бастером, и нечего препираться.
Салсбери произнес:
– Ты понимаешь это. Боб?
– Понимаю.
– Ты не будешь говорить, пока с тобой не заговорят. И ты не двинешься с этого стула, пока я не прикажу тебе двинуться.
– Не двинусь.
– Но будешь смотреть.
– Я буду смотреть.
– Джереми?
– Я буду смотреть тоже.
– Смотреть на что? – спросил Салсбери.
– Смотреть, как ты обхаживаешь ее.
Глупый полицейский. Глупый мальчишка.
Он стоял около мойки, облокотившись на стойку.
– Подойди сюда, Эмма. Она встала. Подошла к нему.
– Разденься.
Она покорно сняла одежду. На ней остался желтый бюстгальтер и желтые трусики с тремя красными цветочками, вышитыми слева.
– Сними бюстгальтер.
Груди свободно повисли. Тяжелые. Прекрасные.
– Джереми, ты знал, что твоя мать так хороша? Мальчик с трудом сглотнул комок, произнес:
– Нет.
Руки Торпа лежали на столе. Они сжались в кулаки.
– Расслабься, Боб. Сейчас ты станешь наслаждаться зрелищем. Оно тебе понравится. У тебя нет сил ждать, когда я овладею ею.
Руки Торпа разжались. Он откинулся на спинку стула.
От прикосновения к ее груди и взгляда в мерцающие зеленые глаза у Салсбери возникла новая мысль. Великолепная. Волнующая. Он сказал:
– Эмма, я считаю, будет гораздо веселее, если ты немного посопротивляешься. Не серьезно, как ты понимаешь. Не физически. Только лишь упрашивая меня не трогать тебя. И плача.
Она не отрываясь смотрела на него.
– Можешь ты расплакаться для меня, Эмма?
– Я так напугана.
– Хорошо! Замечательно! Я не приказывал тебе расслабляться, верно? Ты должна быть испуганной. Чертовски испуганной. И послушной. Ты достаточно напугана, чтобы расплакаться, Эмма?
Ее затрясло.
– Ты очень упрямая. Она ничего не ответила.
– Плачь для меня.
– Боб…
– Он не может помочь тебе. Салсбери стиснул ее груди.
– Мой сын…
– Он смотрит; Ничего страшного, если он будет смотреть. Разве он не сосал их, когда был младенцем? Слезы показались в уголках ее глаз.
– Отлично, – сказал он. – О, вот это приятно.
Марк мог нести клетку с белкой не более пятнадцати-двадцати шагов. Затем приходилось ставить ее на землю и трясти руками, чтобы избавить их от покалывающей боли.
– Прикрой груди руками. Она выполнила приказ, Эмма плакала.
– Оттяни соски.
– Не заставляй меня делать этого!
– Валяй, ничтожная тварь.
Сперва, встревоженный всеми этими толчками, раскачиванием и тряской клетки, Бастер носился маленькими кругами и повизгивал, будто раненый кролик.
– Что ты кричишь как кролик? – упрекнул его Марк во время одной из остановок.
Бастер продолжал повизгивать, не выразив обиды по поводу подобного сравнения.
– Тебе должно быть стыдно! Ты же не глупый крольчонок, а белка!
