Глава 7
Они вовремя нашли его, обнаружили его искалеченное тело. Анаксемандра Кокли втянули резиновые губы, и он провалился в металлический желудок. Он чувствовал себя так, словно его растаскивали в стороны, а потом собирали вместе, аккуратно складывали и перераспределяли. Он ощущал, как некие малые силы разглаживают его внешнюю оболочку, а большие силы режут, сшивают, разрушают и восстанавливают внутреннее содержание. Он чувствовал, как у него вынули сердце и поставили на его место новое. Это произошло так быстро, что у него не было даже времени потерять сознание, если бы машина позволила ему сделать это.
За это он и любил Утробу. Он чувствовал, как что-то касается его мозга, прорисовывая важные моменты более отчетливо и стирая пустяки. Его пульсирующие почки были заменены, внутренности укреплены. Часть желудка была повреждена осколком газовой пули. Он приобрел новый желудок.
Глаза его были безболезненно удалены, поскольку не так давно он высказал желание иметь новые глаза. Хотя внутри Утробы царил непроглядный мрак, хотя такое с ним происходило и раньше, он все-таки был по-настоящему рад, когда новые глазные яблоки были вставлены на место, подсоединены к нервам и он смог сомкнуть веки поверх наполненных глазниц.
Потом настало время пройти проверку на медицинском оборудовании. Машина должна была удостовериться, что с ним все в порядке. После физической проверки шел второй – и, возможно, более важный – тест. Этот тест должен был показать, остался ли он после всего свершившегося психологически тем же самым Анаксемандром Кокли, которым был когда-то. Нет ничего хорошего в том, чтобы вновь стать молодым, если ты не останешься тем же самым человеком.
Машина запустила в его мозг ледяные пальцы, шевеля ими вокруг комка серого вещества, чтобы увидеть, все ли на месте, заметить наличие повреждений, которые надлежит удалить – или же поставить заплаты.
Прикосновения машины порождали грезы, грезы о том, как во время драк он вонзал пальцы в глаза, жестоко избивал и мужчин, и женщин, полностью уверенный в том, что его всегдашний образ действий – самый мудрый и лучший из всех.
Машина проверила результаты и обнаружила, что новый Анаксемандр Кокли целиком подобен прежнему Анаксемандру Кокли, за исключением ошибки, составляющей 0,000000023 от целого. Что, конечно, было предусмотрено. Ничего такого, что могло бы заметно изменить его, ничего такого, что он или кто-то другой смог бы уловить. Он по-прежнему оставался смертельно опасным человеком.
Машина извлекла из его черепа свои ледяные пальцы и начала процесс быстрого заживления. После него не должно было остаться никаких следов – видимых или невидимых. Тело должно было стать гладким и лишенным шрамов – Кокли был тщеславен.
Перед ним стояло большое зеркало, в котором он мог лицезреть свою обнаженную фигуру: орехово-карие глаза; римский нос; тонкие губы; белые и ровные зубы, зубы хищника; волевой подбородок; худощавое, но мускулистое тело, очень сильное и очень быстрое.
Он прощально похлопал по поверхности Утробы, оделся и направился в офис. Телохранители безмолвно следовали за ним. Здесь, как и повсюду, царила суматоха. Компьютер работал на самой высокой скорости, а клерки обрабатывали выданные им сведения вручную, перепроверяя их. Даже компьютер может ошибаться.
Кокли плюхнулся в кресло за столом и наклонился над устройством связи с компьютером:
– Выдать всю информацию, собранную на данный момент!
Раздался короткий низкий гудок. Из отверстия выдачи посыпались карточки с записями. Кокли вставил их в проигрыватель. Через минуту из динамика заговорил скрипучий голос искусственного мозга, называя имена и числа, даты и места. Но ничего могущего принести незамедлительную пользу в этих сообщениях не было. Точное местонахождение убежища в Аппалачах не было раскрыто, а Кокли интересовал только этот факт. Он порвал карточки пополам и бросил их в щель утилизатора.
– Сколько сейчас времени? – заорал он на одного из своих помощников, работающего за складным столом чуть поодаль.
– Два, может быть, три часа, сэр. Кокли вдавил кнопку своих часов и услышал точное время. Без пяти минут три. Этих ублюдков обнаружат к рассвету. Выволочь их на солнышко и дать им подохнуть, заставить их жрать грязь. Пусть их кровавые, вампирские рты изрыгнут последнее покаяние, а потом умолкнут навеки. Это напомнило Кокли, что аудитория уже давненько не получала хороших психических встрясок. Возможно, ему следует привезти откуда-нибудь пациента клиники умалишенных. Он не сможет, конечно, дать чистое излучение, но этого и не требуется. Да, это будет хорошо. Кровопийца. Это будет очень здорово. Кокли снова нажал кнопку часов. Без четырех минут три.
– Заставьте эту чертову машину пошевеливаться! – проревел он раздраженно.
Грузовой аэромобиль вмещал только двадцать человек, включая водителя.
Пьер посмотрел на бойцов, сидящих в два ряда на скамьях вдоль стен, быть может, несколько более сурово, чем они того заслуживали. В конце концов, это не первая революция из всех, которые когда- либо совершались. 'Может быть, – думал он, – самая справедливая, но отнюдь не первая'. И она так или иначе давала ему шанс увидеть, насколько глубоко его уроки укоренились в сознании этих людей. Сумеют ли они действовать так, как он их учил, или же будут драться, словно шайка необученных головорезов, на одном только голом энтузиазме? Он возлагал на них большие надежды.
Он подумал об 'успехе', и тут же ассоциацией всплыло слово 'провал'. Ухватившись за него, он соскользнул в пропасть воспоминаний, сквозь туман времени, назад, в другое время, в другое место. Там была темноволосая девушка. Ее звали Рита. Рита, Рита, Рита. Это имя было как крик одинокой птицы над белыми гребнями волн, которые вздымает на синей поверхности моря ветер, теплый и прохладный одновременно. Она и БЫЛА одинока. Она сидела в кафе одна. Рита. Сидела у затененного столика, сидела, склонив голову и глядя в чашку с кофе. И вошел он. Никто больше не был вежливым, добродушным или романтичным. Женщины все реже и реже вступали в брак, поскольку могли разделять телесные ощущения Исполнителя. Им все меньше и меньше нужна была настоящая любовь, настоящий секс. И мужчинам тоже. Медленно, но верно умирали странные отношения, называемые любовью между мужчиной и женщиной. Однако были и такие, которые нуждались в большем, нежели аура и искусственный час До, краткие пятнадцать минут Во Время и час ласк, именуемый После. Некоторым людям нужно было больше, много больше. Таков был Пьер, и такова была Рита…
Аэромобиль подпрыгнул на выбоине, толчок сбросил Мэйлора с его места в конце скамьи. Это происшествие на минуту сняло напряжение. Все заулыбались, даже рассмеялись.
– За эти синяки ты не получишь медаль Отважного Сердца, Мэйлор, – сказал Нимрон.
Медалью Отважного Сердца награждались те, кто получил ранения во время акций, а Золотой Звездой Доблести – те, кто встретил смерть в бою. Всего существовало пять различных наград, награжденному выдавалось удостоверение и впечатляющего вида знак из драгоценных металлов и камней. Пьер задумался о том, как им повезло, что с ними Роджер Нимрон. Эти медали были его идеей. 'Они нужны, чтобы внушать людям чувство гордости и славы', – сказал Президент. Нимми пускал в ход все, чтобы пробудить в людях желание идти за ним, и не последним фактором были его личное обаяние и дружелюбие.
Постепенно смех в грузовике затих, и Пьер позволил своему сознанию погрузиться в воспоминания о птице, летящей над скалами и уносящейся в огромное бездонное море. О темноволосой девушке в кафе.., о любви, взаимной и всеобъемлющей. Всеобъемлющей – на время. Что же случилось? Что было причиной неудачи? Три года длилось их блаженство. На пятый год она заскучала. Не ждала ли она от их отношений слишком многого? Он подозревал, что это так. Она была романтиком, витала в хрустальных грезах. Настоящая физическая любовь была редкостью. Если рождаемость не удовлетворяла стандартам Шоу, правительство отбирало некоторое количество женщин для искусственного осеменения в целях увеличения населения. Все подчинялись, поскольку им не оставляли другой возможности. Не вышло ли так,
