именно потому я и поспешил вверить ее заботам моей тетушки и доньи Мерседес. Разве это не достаточное доказательство?
— Это звучит убедительно, сеньора, — обратился Колумб к Изабелле. — Граф глубоко чтит женскую добродетель и не решился бы ее оскорбить при всем своем легкомыслии.
— Всем этим прекрасным рассуждениям и доводам противоречат ясные слова юной девушки, почти ребенка, не искушенного во лжи. Она слишком простодушна, и сан ее слишком высок, чтобы снизойти до недостойного да и бесполезного обмана. Надеюсь, ты согласна со мной, Беатриса, и не станешь искать оправданий для этого вероломного сеньора, хотя он и считался до сих пор гордостью вашего рода?
— Право, не знаю, сеньора! — ответила маркиза. — При всех его слабостях и недостатках — а у него их, видит бог, немало — коварство и лживость никогда не были присущи Луису де Бобадилья. Даже то, что он доверил юную принцессу моим заботам, я приписываю благородному порыву его сердца. Видимо, он надеялся, что пребывание Озэмы в моем доме скорее откроет мне всю правду. Но я хотела бы еще порасспросить донью Озэму, чтобы окончательно во всем убедиться. А что, если все мы стали жертвой какого-то странного недоразумения?
— Хорошо, — согласилась Изабелла; чувство справедливости заставляло ее быть особенно внимательной, когда предстояло вынести какое-либо решение. — От нас зависит судьба одного из знатнейших людей Испании, и мы должны позволить ему защищаться против столь тяжкого обвинения. Граф, можете задавать принцессе вопросы, я вам разрешаю!
— Сеньора, недостойно рыцаря вступать в препирательства с дамой, к тому
— Так как мне предстоит наказать виновного, я возьму на себя эту неприятную обязанность, — холодно согласилась королева. — Мы не вправе избегать ничего, что может хоть сколько-нибудь приблизить нас к высочайшей из добродетелей — к справедливости, — не правда ли, сеньор адмирал? — обратилась она к Колумбу и продолжала: — Принцесса, вы сказали, что дон Луис женился на вас и теперь вы считаете себя его женой. Где и когда предстали вы перед священником?
Озэма поняла вопрос королевы и ответила на него бесхитростно и прямо:
— Луис женился на Озэме христианским крестом! — сказала она, прижимая к груди драгоценный подарок, который наш герой вручил ей в минуту смертельной опасности. — Луис думал — сейчас умрет, Озэма думала — сейчас умрет. Оба хотели умереть мужем и женой. Луис женился крестом, как добрый испанский христианин, Озэма — в своем сердце, как добрая гаитянка, как делают у нас.
— Здесь явно какое-то недоразумение, какая-то печальная ошибка, вызванная различиями языков и обычаев, — заметил адмирал. — И дон Луис здесь ни в чем не виноват. Я сам видел, как он дал ей этот крест. Это было на море, во время шторма, и тогда я про себя похвалил графа за стремление спасти душу бедной язычницы. Никакой свадьбы не было да и не могло быть. Только девушка, совершенно незнакомая с нашими обычаями, могла принять за брачный обряд простой жест, когда граф вручил ей крест, надеясь, что этот символ спасет ее душу!
— Дон Луис, вы подтверждаете то, что сказал сейчас адмирал? — спросила королева. — У вас действительно не было иных помыслов?
— Конечно, не было, сеньора!
— И вы никогда не стояли с ней перед священником, ничем не пытались ввести в заблуждение эту бесхитростную индианку?
— Сеньора, я не умею лгать и готов признаться, что виноват перед Озэмой. Ее красота и милый нрав, а главное — ее сходство с доньей Мерседес говорят сами за себя. Последнее особенно расположило меня к ней, и, если бы мое сердце не было отдано другой, я бы открыто женился на принцессе. Но мы встретились для этого слишком поздно. Само сходство Озэмы и Мерседес заставляло меня их сравнивать, и, конечно, невежественная язычница не выигрывала от такого сравнения. Признаюсь, я питал к Озэме нежность, но никогда это чувство не вытесняло из моего сердца Мерседес! И если я виноват перед доньей Озэмой, то лишь в том, что не всегда умел скрывать свое восхищение, вызванное ее детской простотой, а главное — сходством с Мерседес. Но никогда ни словом, ни делом я не оскорбил ее и не обидел!
— Эта речь мне кажется честной и правдивой, — проговорила королева. — Что скажешь, донья Беатриса? Ты лучше знаешь графа, и тебе легче судить, насколько можно доверять его словам.
— Жизнью готова поручиться за каждое его слово, госпожа моя! — горячо воскликнула маркиза. — Луис не лицемер, и я счастлива — о, как я счастлива! — что он сумел оправдаться перед всеми нами. Теперь я понимаю: Озэма что-то слышала о наших брачных обрядах и знала, что мы почитаем крест. Она неверно поняла чувства Луиса, неверно истолковала его поступок и совершенно искренне вообразила себя его женой! Будь Озэма христианкой, она бы никогда не впала в столь жестокое заблуждение.
— Да, все это весьма похоже на правду, — согласилась королева и с чисто женской деликатностью к чувствам Озэмы продолжала: — Однако не следует забывать, что речь идет о сердце девушки, и не простой девушки, а принцессы. Мы не вправе далее обсуждать это дело при всех. Надеюсь, сеньоры, вы исполните свой рыцарский долг и никогда не упомянете о том, что здесь говорилось. Отныне донья Озэма находится под моим покровительством. А вы, граф де Льера, узнаете завтра мое решение относительно вас и доньи Мерседес.
Все это было высказано с таким царственным видом, что Колумб и наш герой поспешили почтительно раскланяться и удалиться. Королева долго еще беседовала с Озэмой, а к чему это привело, станет ясно из дальнейших событий.
Глава XXX
Колридж note 105
Когда дамы остались одни — королева решила, что Мерседес тоже должна присутствовать при ее беседе с Озэмой, — Изабелла осторожно и тактично завела речь о браке. Но высказывалась она достаточно ясно, чтобы красавица гаитянка поняла, как жестоко она обманулась. С первой же встречи женское чутье подсказало ей, что она Луису нравится. Доверчивая, пылкая, привыкшая вызывать у себя на родине всеобщее поклонение, Озэма была уверена, что юный граф тоже в нее влюблен. Не зная языка, она объяснялась главным образом взглядами и жестами, что еще больше способствовало ее заблуждению. Не
