Альгамбры сверкает большой серебряный крест, тот самый крест, с которым Фердинанд и Изабелла не расставались в течение всей войны с маврами. В следующее мгновение над другими башнями взвились штандарты Кастилии и святого Яго. Зазвучал победный гимн, сливаясь с церковным песнопением. И началось торжественное шествие, в котором пышность священных облачений соперничала с блеском воинских доспехов. Но это зрелище является скорее достоянием истории, нежели нашего частного и более скромного рассказа.
Глава V
Байрон
Эту ночь Изабелла и Фердинанд вместе с кастильским и арагонским дворами впервые провели в стенах Альгамбры. Сразу же после того, как закончилась церковная служба и отзвучал последний молебен, во дворец хлынула целая толпа, за которой, сохраняя подобающую им неторопливость и достоинство, проследовали и государи. Более юные придворные разбрелись по знаменитым дворам и роскошным залам, любуясь красотами дворца, приводившими в восторг их жен и сестер: дело в том, что затянувшаяся осада привлекла к стенам Гранады гораздо больше представительниц прекрасного пола, чем этого требовалось для свиты королевы. Осмотр затянулся до ночи, и лишь темнота на время умерила общее любопытство. Особый интерес вызывал Львиный двор, оставленный Боабдилом в лучшем состоянии, — восточная прелесть этого двора, вернее, то, что от нее сохранилось, до сих пор славится по всему свету. Несмотря на зимнее время, там все утопало в цветах, взращенных искусными руками. Смежные залы — зал Двух Сестер и зал Абенсеррахов note 28 — были ярко освещены и заполнены пестрыми толпами придворных, воинов, почтенных священнослужителей и разряженных красавиц.
Альгамбра настолько превосходила все остальные дворцы, возведенные магометанами на Пиренейском полуострове, что даже испанцы, привыкшие к особенностям легкой мавританской архитектуры, были поражены свежестью, новизной и одновременно царственным великолепием этого сооружения. Стены были украшены сложными резными узорами — искусство чисто восточное, неведомое европейцам, — и причудливыми, изящными арабесками, созданными изумительной фантазией величайших мастеров, искусство которых дожило до наших дней и теперь известно повсюду, разве что за исключением Нового Света. Струи фонтанов сверкали во дворах, рассыпаясь алмазными брызгами.
В толпе придворных, прогуливавшихся среди всей этой поистине сказочной роскоши, находилась и Беатриса де Бобадилья, давно уже ставшая женой дона Андреса де Кабрера маркиза де Мойя и теперь носившая его имя. Она по-прежнему оставалась ближайшей и самой доверенной подругой королевы, с которой ее разлучила только смерть последней. На руку маркизы де Мойя легко опиралась юная девушка такой редкой красоты, что мало кто проходил мимо, не оглянувшись, чтобы еще хоть раз посмотреть на столь необычное лицо и фигуру. Это была донья Мерседес де Вальверде, одна из самых богатых и знатных наследниц Кастилии, подопечная, родственница и приемная дочь королевской подруги — именно подруги, потому что слово «фаворитка» никак не соответствовало отношениям между доньей Беатрисой и Изабеллой. Однако вовсе не красота делала Мерседес такой необыкновенной и привлекательной: несмотря на всю ее женственность, изящество и бесспорную прелесть черт, она бы затерялась в толпе более блестящих придворных красавиц. Но ни у одной кастильской девушки не было столь одухотворенного лица, как у Мерседес, или правильнее было бы сказать, что лицо ее отличалось редкой для женщин выразительностью: сияние души, доброта и чувствительность светились в каждой его черточке. К тому же сейчас оно было ясно и безмятежно, а легкая тень грусти только придавала Мерседес особую привлекательность, ничем не умаляя ее красоты. По другую сторону от маркизы де Мойя шел Луис де Бобадилья, чуть опережая свою знатную тетку и стараясь поймать взгляд Мерседес. Временами, преодолевая смущение, она обращалась к нему, и тогда ее прекрасные синие глаза встречались с горящими черными глазами юноши. Все трое непринужденно болтали о чем придется; король и королева уже удалились в свои покои, а разбившиеся на группки придворные были полностью поглощены новизной обстановки и своими разговорами.
— Нет, это просто какое-то чудо! — воскликнула донья Беатриса, продолжая беседу, явно интересовавшую всех троих. — Как случилось, что ты, морской бродяга и отчаянная голова, до сих пор ничего не слыхал о Колумбе? Ведь он уже столько лет добивается высочайшей поддержки короля и королевы для осуществления своих планов! Кстати, они уже обсуждались на особом совещании в Саламанке. Да и при дворе у него есть сторонники.
— Например, донья Беатриса де Кабрера, — проговорила Мерседес с чуть грустной улыбкой, похожей на отблеск скрытого в глубине души светлого пламени. — Я часто слышала от ее высочества, что вы самая ярая защитница Колумба во всей Кастилии.
— Ее высочество редко ошибается, дитя мое, а в отношении меня — никогда. Да, я поддерживаю этого человека, ибо верю, что он из тех, кто предназначен для великих и славных дел. А то, что он предлагает, намного превосходит самые смелые человеческие планы и даже мечты! Подумай только о людях, обитающих по ту сторону земли, о прямых и коротких путях к ним, о возможности принести им блага нашей святой церкви!
— Конечно, тетушка, конечно! — смеясь воскликнул Луис. — А вы подумайте о том, какой у вас будет вид в их чудесной компании, когда вам придется прогуливаться вверх ногами, вниз головой! Надеюсь, этот Колумб уже приобрел опыт в таком способе передвижения — без долгой практики там вряд ли можно твердо стоять на ногах! Я бы на его месте начал с окрестных гор, как с букваря: пусть вперед научится ходить по крутым склонам, держась к ним под прямым углом. После этого пусть переходит к грамматике: стены и башни Альгамбры послужат ему подходящими ступеньками к новым успехам!
Мерседес инстинктивно сжала руку своей опекунши, когда та призналась, что верит в великий замысел генуэзца; насмешки же дона Луиса огорчили ее. Она нахмурилась и бросила на юношу взгляд, полный укоризны. Дон Луис больше всего на свете желал завоевать любовь воспитанницы своей тетки, и одного ее неодобрительного взгляда порой бывало достаточно, чтобы погасить кипучую жизнерадостность, которая часто толкала его на вздорные и легкомысленные поступки, в действительности не соответствовавшие серьезности его ума и характера. Теперь же, уловив такой взгляд, он постарался как можно скорее исправить свою ошибку, а потому, едва закончив последнюю фразу, тут же добавил:
— Но я вижу, донья Мерседес тоже принадлежит к партии Колумба. Похоже, он пользуется гораздо большим успехом у кастильских дам, чем у кастильских грандов!
