ему вынести за эти долгие годы, — лишь бы не потерять даже тех немногих сторонников, которых ему удалось приобрести среди наиболее свободомыслящих и просвещенных умов! Пытаясь сделать сильных мира сего еще могущественнее, он сам едва зарабатывал себе на пропитание. Каждый луч надежды, как бы ни был он слаб, Колумб ловил с жадной радостью, и каждое новое разочарование встречал со стойкостью, достойной самых закаленных сердец. Но теперь он переживал особенно горькие минуты.
Когда Изабелла снова призвала его, самые радужные мечты овладели душой Колумба. Однако он терпеливо ждал конца осады, сохраняя холодное достоинство и философическую покорность судьбе, которым научился за последние годы. Но вот приблизился решительный час, и все его светлые надежды рухнули. Он думал, что его намерения будут понятны, его самого оценят и его возвышенный замысел осуществится. А вместо этого на него по-прежнему смотрели как на безумца, словам его не верили, в услугах его не нуждались. Блистательные планы, вынашиваемые годами, рухнули в один день, оказанная ему ненадолго милость лишь возбудила несбыточные надежды, и теперь разочарование было еще мучительнее и горше.
Поэтому нет ничего удивительнее, что, когда Колумб остался один на дороге, даже его непоколебимая душа дрогнула. Мореплаватель уронил голову на грудь. Пришел тот горький час, когда прошлое заслоняет грядущее, когда все сладостные упования тонут в волнах перенесенных страданий.
Семь лет, проведенных в Испании, были потеряны напрасно! А впереди его ждали, может быть, еще более долгие и трудные испытания, которые тоже могли кончиться ничем. Ему шел уже шестидесятый год, жизнь ускользала от него, а великая цель была по-прежнему недостижима.
И все же высокая решимость поддерживала его. Ни на один миг не возникало у него мысли о том, чтобы поступиться своими правами, либо сомнения в осуществимости великого замысла. Тяжко было у него на душе, но он сохранял все свое мужество.
— Есть же бог всемогущий! — воскликнул Колумб. — Он должен знать, что хорошо, что плохо, и ему я вверяю себя!
Некоторое время мореплаватель ехал молча, потом глаза его сверкнули, едва приметная улыбка осветила суровое лицо, и он пробормотал:
— Да, господь что-то мешкает, но все равно мы доплывем до язычников, даже не знающих его имени!
После этой короткой вспышки чувств суровый мореплаватель, чьи волосы были уже белы как снег от забот, трудов и лишений, уверенно продолжал свой путь. Он сознавал, что создан для великих дел, а в остальном спокойно полагался на судьбу. И, если тяжелые вздохи временами вырывались из его груди, лицо его сохраняло горделивую непроницаемость; если печаль и разочарование терзали его сердце, оно было достаточно сильно, чтобы вынести и эту боль.
Оставим теперь Колумба на вьючной тропе, пересекающей равнину Вега, и поспешим обратно в Санта-Фе, ко двору Фердинанда и Изабеллы, возвратившихся туда после нескольких дней, проведенных в Альгамбре.
Луис де Сантанхель, человек пылких чувств и великодушных порывов, был одним из тех редких избранников, чей разум намного опережает свое время. Просветленное воображение позволяло ему многое предвидеть, не сбиваясь с истинного пути.
Расставшись с Колумбом, Сантанхель и его друг Алонсо де Кинтанилья направились к королевскому дворцу. Оба горячо обсуждали постыдное решение совета, вынудившего славного мореплавателя навсегда покинуть Испанию. Дерзкий на язык сборщик церковных доходов не стеснялся в выражениях, хранитель кастильской казны и старый друг Колумба от него не отставал. И к тому времени, когда они дошли до королевских покоев, у обоих созрело решение попытаться еще раз уговорить королеву, чтобы она спешно вернула Колумба и согласилась на его условия.
Изабелла охотно принимала своих приближенных, в чьей преданности и честности была уверена. То было время всевозможных церемоний, строгостей сложного этикета, которым особенно славился кастильский двор, но по отношению к тем, кто был ей любезен, королева не соблюдала никаких формальностей, кроме самых необходимых для поддержания хорошего тона и приличий. Поэтому, когда Сантанхель и Кинтанилья попросили аудиенции, Изабелла тотчас ответила согласием, как бы давая заранее понять, что им ни в чем не будет отказа.
Королева приняла обоих сановников, окруженная своими любимицами: среди них, разумеется, находились маркиза де Мойя и донья Мерседес де Вальверде. Король, как обычно, занимался в соседнем кабинете своими расчетами и писанием приказов. Государственные дела составляли для него отраду и отдохновение; ничто его так не веселило, как стол, заваленный бумагами, от которых любой другой пришел бы в отчаяние. На коне он был рыцарем, во главе армии — полководцем, на совете — мудрецом, и вообще Фердинанда можно было бы назвать великим, если бы не низменность всех его побуждений.
— Что привело вас сюда в столь ранний час, сеньор Сантанхель и сеньор Кинтанилья? — спросила Изабелла с улыбкой радушной хозяйки. — Надеюсь, вы явились не как просители — для этого время еще неподходящее!
— Когда приносишь дар, а не прошение, всякое время бывает подходящим, милостивая сеньора! — с живостью возразил Луис де Сахтанхель. — Мы здесь не для того, чтобы испрашивать себе милости, а для того, чтобы указать вашему высочеству, каким образом в короне Кастилии мог бы засиять несравненный алмаз, перед которым померкли бы все остальные.
Торопливая, взволнованная речь Сантанхеля и смелость его слов удивили Изабеллу. Однако к его нраву она привыкла, а потому не выказала особого неудовольствия.
— Разве у мавров есть еще одно королевство, которое можно завоевать? — спросила она шутливо. — Или, может быть, уважаемый сборщик церковных доходов предлагает поход на Иерусалим?
— Нет, вашему высочеству надо только принять со смирением и благодарностью ниспосланный выше дар, а не отвергать его, — ответил Сантанхель, почтительно и нежно целуя протянутую ему руку, чтобы немного смягчить резкость своих слов. — Знаете ли вы, милостивая моя госпожа, что сеньор Христофор Колумб, на коего мы возлагали столько надежд, сегодня сел на мула и покинул Санта-Фе?
— Я этого ожидала, сеньор, хотя и не знала, что он уже уехал. Мы с королем поручили рассмотреть его предложение архиепископу Гранадскому и другим достойным советникам, и они нашли условия генуэзца столь дерзкими и непомерными, что согласиться на них — значило бы пренебречь нашим долгом и унизить наше достоинство. Тому, кто предлагает столь сомнительное предприятие, следовало бы вести себя поскромнее. Многие считают его просто безумцем!
— О нет, сеньора! — возразил Сантанхель. — Человек, готовый ради чести отказаться от самых своих сокровенных надежд, достоин всяческого уважения! Колумб понимал, что приносит вам целую империю, и требовал соответственной награды.
— Тот, кто недостаточно высоко ценит себя сам, не может ожидать высокой оценки от других, — добавил Алонсо де Кинтанилья.
— А кроме того, — продолжал Сантанхель, не давая королеве даже вставить слово, — о характере человека и о его намерениях можно судить лишь по его делам. Если он добьется успеха, разве его открытие не затмит прочие? Обойти кругом землю следом за солнцем — разве это не доказательство премудрости творца? А богатства, которые хлынут в Арагон и Кастилию? Ведь они же неисчислимы! Поистине я поражен: как могла государыня, обычно столь мудрая и прозорливая, отказаться от такого великого и славного дела!
— Вы горячитесь, мой добрый Сантанхель, — с беззлобной улыбкой заметила Изабелла, — а когда горячишься, легко можно забыться. Конечно, в случае успеха нас ждет и честь, и выгода. А в случае неудачи? Если мы облечем Колумба потомственным званием вице-короля еще не открытых стран, а он их вовсе не откроет, что будут тогда говорить о мудрости наших советников? Кто возместит тогда непоправимый ущерб, нанесенный чести двух корон?
— Узнаю в этих речах сеньора архиепископа! — воскликнул Сантанхель. — Этот прелат не верит Колумбу, а когда не веришь, легче всего придумать отговорки. Без риска нет и славы! Взгляните на наших соседей португальцев, ваше высочество. Сколь много они получили от своих открытий! Но разве можно сравнить это с тем, что предлагает Колумб? Мы знаем, сеньора, что земля круглая…
— А вы в этом уверены? — раздался вдруг голос короля, который вышел из своего кабинета и незаметно приблизился
