Эти слова могли бы показаться похвальбой, если бы не глубокая убежденность Колумба, говорившего как человек, ясно видящий будущее, сокрытое от остальных. Уверенность его заражала всех, словно он не пророчествовал, а говорил о чем-то вполне очевидном. Смиренный францисканец запомнил слова Колумба; все долгие месяцы его отсутствия они служили ему немалым утешением.
Наконец друзья обнялись и расстались. Настоятель отправился в свой монастырь, а Колумб и Луис медленно двинулись к тому месту, где пристала высланная за ними шлюпка. Когда они уже подходили к ней, их внезапно обогнала молодая женщина. Не обращая ни на кого внимания, она бросилась на шею молодому матросу, сошедшему с шлюпки, в страстном порыве приникла к нему и забилась в неудержимых рыданиях.
— Пойдем, Пепе! — наконец заговорила она торопливо и таким тоном, словно была уверена, что не встретит отказа. — Пойдем домой! Твой сын плачет и зовет тебя. Пойдем! Пора с этим кончать.
— Не могу, Моника, — отозвался муж, взглянув на Колумба, который подошел уже достаточно близко, чтобы его слышать. — Ты ведь знаешь, я не по своей воле отправляюсь в это неведомое плавание. Если б можно было, я бы давно ушел с корабля, да нельзя — приказ королевы! Разве смеет бедный моряк ослушаться?
— Не будь глупцом, Пепе! — воскликнула молодая женщина и, схватив его за отвороты куртки, потянула прочь от воды. — Пойдем! Довольно я намучилась, у меня и так сердце разрывается. Пойдем к нашему сыну!
— Моника, адмирал тебя слышит, а ты говоришь такое!
Привычное уважение к высоким титулам заставило женщину умолкнуть. Она умоляюще взглянула на Колумба полными слез глазами и, не выдержав, сама обратилась к великому мореплавателю.
— Сеньор, — горячо заговорила молодая женщина, — зачем вам мой Пепе? Он вам помог довести суда до Уэльвы, а теперь отпустите его домой, к жене и маленькому сыну!
Колумб был тронут видом этой женщины, почти обезумевшей от горя, и ответил ей мягче, чем следовало бы в тот решительный час, когда малейшее неповиновение могло сыграть роковую роль.
— Твой муж удостоился высокой чести быть моим спутником в этом славном плавании, — проговорил он. — Ты бы лучше не оплакивала его судьбу, а пожелала ему удачи, как подобает настоящей жене моряка!
— Не верь ему, Пепе! — вскричала женщина. — Этот человек хочет тебя погубить! Он богохульствовал, говорил, будто земля круглая и будто можно отправиться на запад, а приплыть на восток! Дьявол внушил ему эти мысли, и он заведет на погибель всех, кто за ним последует!
— А какой мне от этого толк, добрая женщина? — возразил Колумб. — Что мне даст гибель твоего мужа или его товарищей?
— Не знаю да и знать не хочу! Пепе для меня все, и я не пущу его в это безумное, страшное плавание! Добром оно не кончится!
— Каких же бед ты страшишься и почему это плавание кажется тебе таким опасным, что ты цепляешься за мужа и говоришь подобные слова адмиралу ее высочества королевы? Ты ведь знала, что твой Пепе моряк, когда шла за него замуж! Так почему ты сейчас мешаешь ему исполнять повеление королевы, хотя в этом его призвание и долг?
— Пусть идет воевать против мавров, португальцев, англичан — я не скажу и слова, но в это нечестивое плавание я его не пущу! Зачем говорить, будто земля круглая, когда мы видим собственными глазами, что это не так? А если она круглая, как сможет корабль опуститься с ее бока, а потом подняться назад? Море не потечет вспять, а каравелла не сможет идти против течения, сеньор! Как отыщете вы обратный путь в пустынном океане? О сеньор, Палое такой маленький городок, что, потеряв его из виду, вы забудете к нему дорогу!
— Все это кажется пустой ребяческой болтовней, — заметил Колумб, обращаясь к Луису, — но именно такие речи мне приходилось выслушивать даже от самых ученых и образованных людей все последние семнадцать лет! Когда разум погружен во мрак невежества, он цепляется за самые вздорные доводы, лишь бы не признавать явлений, которые ему кажутся невероятными. Попробую сыграть на религиозных чувствах этой женщины, может быть, мне удастся превратить ее из врага в союзника… Моника! — ласково сказал адмирал. — Ты веришь в бога?
— Святая Мария! Неужто сеньор адмирал мог подумать, что Пепе женился на какой-то мавританке?
— Тогда слушай меня, и ты поймешь, что твое поведение недостойно доброй христианки. Мавры не единственные неверные на свете; их великое множество, и земля стонет под тяжестью их грехов! В одном королевстве Катай язычников больше, чем песчинок на всем этом побережье! Лишь небольшая часть земли принадлежит христианам, и даже гроб господень до сих пор в руках нехристей. Так вот, я спрашиваю: неужели ты настолько маловерна, что не видишь предназначения наших государей? Каждому христианину должно быть ясно, что им суждено распространить истинную веру по всей земле!
— Я поняла, Пепе! — воскликнула женщина, бросив на мужа довольный взгляд. — Сеньор адмирал хочет сказать об изгнании мавров! Говорят, недавно мы захватили их город Гранаду, и там было великое торжество, и сама донья Изабелла первая въехала в город…
— Но эта победа — лишь начало великих деяний нашего времени, — продолжал Колумб. — Теперь в Гранаде есть христианские церкви, а скоро они появятся и в далеком Катае. Мы хотим послужить господу, а ты, неразумная женщина, мешаешь нам! — Будь у тебя больше веры, ты бы сама благословила этого славного моряка на великий подвиг!
Моника была поражена. Она посмотрела на адмирала, потом на своего мужа, понурила голову и набожно перекрестилась. Наконец, справившись со смущением, она взволнованно спросила Колумба:
— Это правда, сеньор? Вы в самом деле пускаетесь в путь, чтобы послужить богу?
— Конечно, добрая женщина! — вмешался в разговор Луис. — И если не сам бог поведет нас, то уж наверняка один из его ангелов!
— Ты тоже так думаешь, Пепе? Неужели нас обманывали и возводили на сеньора адмирала напраслину?
— А что ты обо мне слышала? — спокойно спросил Колумб. — Не бойся, говори все, как есть, я не буду сердиться.
— Сеньор, у вас, как у всех людей, есть враги. Вы сами знаете, что могут думать о вас жены, матери и невесты моряков Палоса! Они говорят, вы нищий…
— Да, я беден, и от этого никуда не денешься. Но разве бедность считается в Палосе преступлением?
— Бедняков нигде не уважают, сеньор. Почему, я и сама не знаю, только мы даже себя и то не уважаем! Еще говорят, вы не кастилец, а генуэзец.
— И это правда. Но с каких пор моряки Могера перестали ценить граждан Генуэзской республики, прославившихся своими подвигами на всех морях?
— Не знаю, сеньор, только многие говорят, что если человек не кастилец, как наша донья Изабелла, хорошего от него нe жди. Во всяком случае, быть генуэзцем не так почетно, как быть испанцем. Я бы охотнее отпустила моего Пепе в плавание с настоящим испанцем, особенно если он родом из Палоса!
— Да, доводы у тебя любопытные, хотя и не слишком убедительны, — проговорил Колумб, выдавая свои чувства только натянутой улыбкой. — Но разве бедняк и генуэзец не может служить богу, как всякий христианин?
— Наверно, может, сеньор. Теперь и я думаю об этом плавании не так, как раньше. Потому что теперь я сама видела вас, говорила с вами и знаю, куда и зачем вы плывете. И все-таки тяжко молодой женщине отпускать в такую даль мужа, отца ее единственного ребенка!
— Взгляни, женщина! — сказал Колумб, указывая на Луиса. — Вот перед тобой знатный юноша, единственный наследник целого рода, настоящий кастилец, достаточно прославленный и богатый, чтобы идти куда хочет и делать что хочет. А между тем он по доброй воле отправляется со мной, покидая свою возлюбленную, которая не только не стала его удерживать, а, напротив, благословила в далекий путь! — Неужто это правда, сеньор? — с живостью спросила Луиса женщина.
— Разумеется! — ответил тот. — Все мои надежды я возлагаю на это плавание! Разве я не сказал, что нас поведет прекрасный ангел?
