функции. Если так, то у него не будет возможности попрактиковаться в этом. Помещение — один из двадцати с чем-то конференц-залов отеля, снятый им от имени фиктивной компании, — было не очень обширным, но его планировку он сумел обратить себе на пользу. В центре зала стоял обычный прямоугольный стол, с телефоном, с тремя стульями по каждой из боковых сторон и по одному на торцах. У стены — дополнительные стулья для стенографисток и консультантов. Все как обычно. Однако в середине левой стены была дверь, которая вела в крохотную комнатку, предназначенную, очевидно, для частных переговоров. Там тоже был телефон. Правда, когда на нем снимали трубку, то на аппарате, стоявшем в конференц-зале, зажигалась сигнальная лампочка — конфиденциальность, таким образом, распространялась в Бонне только до определенных границ. Чтобы попасть в зал, нужно было пройти через небольшое фойе, и, таким образом, входившие не могли сразу оглядеть все помещение.
Коннел сложил наставление “Хеклера и Коха” и засунул его в карман пиджака, потом подошел к столу и придирчиво оглядел его. Он побывал в магазине канцелярских принадлежностей и закупил все необходимое. На дальнем конце стола рядом с телефоном, который был поставлен так, чтобы можно было видеть его кнопки со стороны, лежало несколько папок и один солидный бювар (издали его темная пластиковая обложка смотрелась как дорогая кожа). По всему столу были разложены бумаги, карандаши и желтые официальные бланки. Картина, знакомая любому, кто хоть раз в жизни побывал в адвокатской конторе, решил искушенный советник, бросив последний взгляд на стол.
Фитцпатрик подвинул стул на несколько футов и направился к боковой комнате. По дороге он зажег две настольные лампы у небольшого дивана, а потом вывернул лампочку ближайшую к телефону. Затем вошел в маленькую комнату, остановился за открытой дверью и заглянул в узкую щель между верхними и нижними петлями — отсюда хорошо просматривался вход в фойе; когда трое войдут в конференц-зал он выйдет отсюда.
Раздался стук в дверь — торопливое, нервное постукивание наследницы, не способной обуздать свои чувства. Он сказал ей только, как пройти в зал, больше ничего. Ни своего номера комнаты, ни фирмы, от имени которой он снял зал, а она на радостях не поинтересовалась этим. Фитцпатрик торопливо снял телефонную трубку в маленькой комнате и положил ее рядом с аппаратом. Затем снова встал за дверью под таким углом, чтобы можно было смотреть в щель, вынул из-за пояса пистолет и, прижав его к губам, приветливо крикнул по-немецки так громко, чтобы его можно было услышать в коридоре:
— Bitte, kommen Sie herein! Die Tiir ist offen. Ich telefoniere gerade [59] .
Звук открывающейся двери только чуть опередил Ильзе Фишбейн, которая быстрым шагом вошла в конференц-зал и устремила взгляд на стол. За ней следовал Эрих Ляйфхельм, который быстро обвел глазами зал и чуть заметно кивнул кому-то сзади. В поле зрения появился третий человек в шоферской униформе, держа правую руку в кармане черной куртки. Затем Коннел уловил второй звук, который так жаждал услышать, — захлопнулась входная дверь.
Морской юрист рывком открыл дверь маленькой комнаты и быстро шагнул вперед, направив пистолет на шофера.
— Ты! — крикнул он ему по-немецки. — Вынь руку из кармана! Медленно! — Женщина охнула и набрала воздуха в легкие, собираясь закричать. Фитцпатрик резко бросил: — Молчать! Ваш дружок подтвердит: мне терять нечего. Я могу перестрелять всю вашу троицу и через час покинуть страну, а полиция пусть себе ищет несуществующего мистера Парнелла.
Шофер, у которого от сдерживаемой ярости ходили желваки, вытащил из кармана руку с растопыренными пальцами.
Ляйфхельм злобно уставился на пистолет в руке Коннела, лицо его больше не было восковым — он пылало от гнева.
— Вы не посмеете…
— Посмею, фельдмаршал, — отозвался Фитцпатрик. — Точно так же, как сорок лет назад вы посмели изнасиловать ребенка, а потом сделали так, чтобы эта девочка и ее семья не вышли из лагеря. Не валяйте дурака, на вашем месте я бы не стал сердить меня еще больше. — Коннел повернулся к женщине: — Вы! В папке на столе восемь кусков веревки. Начинайте с шофера. Свяжите ему руки и ноги, я скажу, как это делается. Живо!
Через четыре минуты шофер и Ляйфхельм сидели на двух стульях со связанными руками и ногами, а пистолет шофера был извлечен из его кармана. Фитцпатрик проверил надежность узлов, завязанных по его указаниям. Узлы оказались надежными: чем больше он тянул, тем туже они становились. Фитцпатрик усадил перепуганную Ильзе Фишбейн на третий стул и привязал ее руки к подлокотникам, а ноги — к ножкам.
Вставая, Коннел взял со стола пистолет и подошел к Ляйфхельму, который сидел ближе всех к телефону.
— Слушайте внимательно, — сказал он, приставив пистолет чуть не вплотную к генеральской голове. — Сейчас я повешу трубку в соседней комнате, и мы с вами кое-куда позвоним.
Фитцпатрик быстро прошел в маленькую комнату, повесил трубку и вернулся. Затем, усевшись рядом со связанным Ляйфхельмом, он достал вырванный из бювара листок с телефоном генеральского имения за Бад-Годесбергом на берегу Рейна.
— Чего вы добиваетесь? — спросил Ляйфхельм.
— Хочу обменять вас на Конверса, — ответил Фитцпатрик.
— Mein Gott! — прошептала Ильзе Фишбейн, окаменев, а шофер замигал и начал дергать руками, отчего веревки еще сильнее впивались ему в запястья.
— И вы полагаете, что кто-нибудь станет вас слушать, а уж тем более выполнять ваши приказы?
— Конечно, если захотят видеть вас живым. Вы отлично знаете, генерал, что я не блефую. Я включу радио — кстати, пистолет стреляет бесшумно, — убью вас и улечу из Германии еще до того, как вас здесь обнаружат. Зал этот снят на всю ночь с требованием ни в коем случае нас не беспокоить. — Коннел переложил пистолет в левую руку, правой снял трубку и набрал записанный на листке номер.
— Guten Tag. Hier bei General Leifhelm.
— Позовите к телефону какое-нибудь ответственное лицо, — сказал морской юрист на великолепном верхнегерманском диалекте. — Я держу пистолет менее чем в футе от головы генерала Ляйфхельма и пристрелю его тут же, если вы не выполните моих инструкции.
Послышались приглушенные крики — кто-то явно прикрыл ладонью трубку. Через несколько секунд раздался медлительный, с заметным британским акцентом голос:
— Кто вы и что вы хотите?
— Не узнаете? Похоже, это майор Филипп Данстон, прошлый раз вы выступали под этим именем, не так ли? Только тон у вас теперь не такой дружеский.
— Не шутите, капитан. Вы пожалеете об этом.
— Не глупите и вы, иначе Ляйфхельм пожалеет об этом еще быстрее, если он вообще будет способен на это. В вашем распоряжении один час, чтобы доставить Конверса в аэропорт к пропускным воротам “Люфтганзы”. Для него заказан билет на десятичасовой рейс на Вашингтон через Франкфурт. Я позвоню в зал, куда вы его доставите, и буду разговаривать только с ним. Уезжая отсюда, я позвоню вам по другому телефону и сообщу, где ваш хозяин. Итак, действуйте, майор. У вас всего один час! — Фитцпатрик приблизил трубку к губам Ляйфхельма и вдавил пистолет ему в висок.
— Делайте, как он сказал, — проговорил генерал, давясь собственными словами.
Медленно текли минуты ожидания — четверть часа, полчаса, — и наконец генерал Ляйфхельм нарушил молчание.
— Значит, вы все-таки откопали ее, — сказал он, кивком указывая на Ильзе Фишбейн. Она дрожала, по полным щекам катились слезы страха и разочарования.
— Как и ваши сорокалетней давности подвиги в Мюнхене и массу других интересных вещей. Все вы встали сейчас на тропу войны, но можете не беспокоиться, фельдмаршал, я сдержу слово, данное вашему лакею: очень уж мне хочется увидеть, как вас, ублюдков, выставят напоказ, и тогда все поймут, что вы собой представляете. Из-за таких, как вы, слово “военный” стало ругательным во всем мире.
За дверями послышался какой-то шум. Коннел насторожился, поднял пистолет и направил его в
