– Дочь моя, – продолжал де Мелло серьезно, – вы можете прогнать меня вон, но я все равно не уйду, так что не тратьте зря слов и не оскорбляйте своим негодованием Божьего слугу. Да, милое мое дитя, вы высоко вознеслись в своей гордыне и успели позабыть о том, что все мы – всего лишь слуги нашего Господа и должны неукоснительно исполнять свой долг по отношению к нему и к святой римско-католической вере. Господь извлек вас из безвестности и гнусного заточения в Московии вовсе не для того, чтобы вы провели свой век в праздности и духовной лени. Отец наш небесный предоставляет вам возможность исправить прошлые ошибки и ваши, и вашего покойного супруга, который не исполнил ни единого своего обещания по окатоличиванию России. В новом Дмитрии наша церковь обрела воистину покорного сына и слугу. Но разум его темен, поступки беспорядочны. С вашей помощью сие стихийное существо может послужить святому престолу так, как ему никогда не удалось бы, останься он один перед лицом ожидающих его свершений!
Марина закрыла глаза, ощущая, что под веками копятся слезы и вот-вот поползут на щеки. Как давно не слышала она усыпляющих, но при этом неодолимо убедительных речений католических священников! И так мучительно-сладостно сделалось вдруг у нее на сердце…
Последние два дня она страдала не столько от наглого обмана, жертвой коего стала, но и от безысходности своего теперешнего положения. А ведь и правда, неужто возвращаться в Польшу ни с чем?! И вот теперь велеречивый августинец открыл ей новый путь… Да, конечно, ее ждет путь мученицы, однако вполне возможно, что она обретет на сем пути не только венец терновый, но и великую славу. И власть… Чем черт не шутит, а вдруг новому Дмитрию удастся его безумная эскапада, как удалась она его предшественнику? Вдруг московские колокола вновь зазвонят в честь государыни Марины Юрьевны?
– Я согласна ехать в Тушино, – выдохнула она, повернувшись к де Мелло и намеренно обходя взглядом отца. – Что мне предстоит там делать?
– Ну, вы… вы должны будете встретиться с Дмитрием на глазах большой толпы народа, – начал перечислять монах, несколько ошарашенный таким стремительным успехом. Чтобы не сбиться, он для верности загибал пальцы. – Конечно, все ждут, что это будет встреча любящих супругов, вы понимаете?
Марина только кивнула, однако де Мелло понял, что все будет сыграно так, как надо. Он продолжил:
– Далее. Поскольку, дочь моя, вам предстоит жить бок о бок с этим мужчиной, я полагаю, что накануне вашей торжественной встречи мне следует тайно обвенчать вас. Надеюсь, вы находите мое предложение разумным?
– О да, – свысока кивнула Марина, – вполне.
– Ну а затем, дочь моя, вы прибудете в Тушино и станете разделять многотрудную и величавую жизнь вашего супруга.
– Я согласна исполнить все, что вы предпишете, отец мой. Только у меня есть одно условие.
– Да? – насторожился, почуяв недоброе, де Мелло.
– Оно касается моей супружеской жизни, – холодно уточнила Марина. – Будем мы венчаны или нет, считает ли себя этот человек истинным Дмитрием или нет, мне безразлично. Главное, что я не стану вести с ним супружескую жизнь до тех пор, пока он не возьмет Москву.
– Да ты окончательно сошла с ума! – взвился Мнишек, и даже многотерпеливый де Мелло озадаченно покрутил головой:
– Хм, серьезное условие… Боюсь, будет нелегко убедить Дмитрия в необходимости его исполнения.
– А тут уж ваши трудности, патер де Мелло, – передернула плечами Марина. – Моему так называемому супругу придется либо потерпеть, либо поспешить с завоеванием столицы. А вашего возмущения, батюшка, я совершенно не понимаю, – тоном благонравной девочки обратилась она к Мнишку. – Ведь именно такое условие – прежде завоевать Москву, а потом получить меня – вы выдвигали моему первому супругу. Чем же нынешний Дмитрий лучше своего предшественника?
Мнишек отвернулся, беззвучно, но выразительно шевеля губами. Мелло проворно выскочил из кареты и схватил воеводу сендомирского под руку:
– Не станем терять времени, пан Юрий. Дмитрий ждет. Будем надеяться, он правильно поймет, какие побуждения движут Мариной Юрьевной.
Ожидания августинца, а вернее, тайного иезуита сбылись не сразу. Сначала Дмитрий шевелил губами на манер Мнишка – только гораздо дольше и отнюдь не беззвучно. Наконец поуспокоился, но вдруг ударил кулаком в ладонь:
– Хотел бы я знать, кто брякнул ей, что я не тот, не прежний? Кто настроил Марину Юрьевну против меня? Кабы не непрошеный советчик, мне было бы куда легче поладить с моей госпожой.
Де Мелло и Мнишек, имевшие на сей счет совершенно иное мнение, сочли за благо промолчать. Однако тотчас сыскались наушники, которые вспомнили, как помертвела пани Марина после разговора с Мартином Стадницким, связали концы с концами и быстренько донесли об сем тушинскому государю.
Царик в два шага одолел расстояние, отделявшее его от группы поляков, в числе которых находился пан Мартин, и резко рванул его за плечо, повернув к себе:
– Верно ли, что ты предуведомил Марину Юрьевну о том, кого она увидит в Тушине? Ты говорил ей, что здесь ждет ее не прежний Дмитрий?
Пан Мартин начал неловко оправдываться:
– Я не говорил ей, что вы не прежний, я только сказал, мол, в лагере ходят слухи, будто вы не прежний!
Договорить он не успел: Дмитрий выхватил из-за пояса заряженный пистолет и выпалил Стадницкому прямо в разверстый в последнем оправдании рот.
На другой же день после разговора с Мариною Никола де Мелло тайно обвенчал ее с Дмитрием. А еще через день Сапега тожественно, с распущенными знаменами, повез Марину в Тушино. Там, среди многочисленного войска, парочка бросилась друг другу в объятия. Супруги рыдали, восхваляли Бога за то, что снова воссоединились… Многие умилялись, взирая на столь трогательное зрелище, и восклицали:
– Ну как же после такого не верить, что он настоящий Дмитрий?!
Увы, у Марины уж точно не было на сей счет никаких сомнений. Беспрестанно – и в постели (пришлось-таки ей уступить его домогательствам, ибо муж пригрозил иначе застрелить упрямую гордячку!), и вне ее – везде она сравнивала этого Дмитрия с тем, прежним. И каждый раз убеждалась: неприятный внешне, с непривлекательным характером, неотесанный в обращении, грубого нрава, ее второй муж ни по телесным, ни по каким другим качествам не походил на первого. Марина умела быть справедливой – она не винила нового супруга, а больше винила себя. Коли продалась за дорогую цену, словно одна из тех шлюх, коих во множестве навезли в Тушино казаки и шляхтичи, то терпи. За твое терпение плачено…
Но в том-то и дело, что ей не было уплачено! Москва оставалась по-прежнему недосягаемой, власть и трон – лишь грезою, и все, чем могла Марина утешить свое безумное честолюбие, это громкий титул царицы.
Так, в напрасных ожиданиях, настал 1610 год.
Однажды среди ночи в спальню Марины ворвались Барбара и атаман Заруцкий.
Марину пробрало легким ознобом, как всегда, когда она перехватывала взгляды дончака: жадные, алчные, ненасытные и такие жаркие, что у нее начинали гореть щеки. Она смущенно оглянулась и обнаружила, что мужа в постели рядом с ней нет.
– Ну, говорила я тебе, казак, а ты не слушал, – с нескрываемой насмешкой проворчала Барбара. – Наверняка он уже далеко!
Заруцкий тяжело вздохнул, отер лоб рукавом.
– Ладно, иди, – смилостивилась Барбара.
– Да что случилось? Кого вы искали? – удивилась Марина.
Но Заруцкий не обернулся – ушел.
– Нашему храброму атаману почудилось, что Дмитрий у вас, панна Марианна, – пояснила Барбара. – Уж я ему говорила, что быть такого не может, что я верю тем людям, которые рассказывают, будто он бежал, переодевшись крестьянином и зарывшись в навоз, которым были наполнены дровни, на которых он и пустился наутек! И не я одна убеждала Заруцкого. Но он вбил себе в голову, что должен проверить вашу спальню. Конечно, надоело мужику томиться, разглядывая ваши пышные юбки, захотел поглядеть, что там под ними.
– Какие юбки? Какой навоз? – растерянно спросила Марина, с опаской поглядывая на верную подругу: ей вдруг почудилось, что Барбара сошла с ума. – Ради Христа-Спасителя, при чем тут Заруцкий? Какие дровни? Ты говоришь, Дмитрий уехал из Тушина, переодевшись крестьянином? Да ты в своем уме, Барбара?
Та уперла руки в боки и возмущенно выпалила:
– Почему это я сошла с ума? Видимо, ваш супруг сошел с ума, коли ударился в бегство, не то что с собой не взяв жену, но даже не предупредив ее!
Да, воинская удача, особа капризная, отвернулась от Дмитрия. Он поссорился с польским войском и решил бежать в Калугу, чтобы начать там все сначала.
Марина пришла в ужас. Понимала: ей одной не справиться со взбунтовавшимися соотечественниками, которые откровенно презирали ее за то, что она поддерживала обман Дмитрия. Хотя в том же можно было упрекнуть и их, но от нее поляки не желали принимать упреков.
Несколько дней от беглого государя не было в Тушине ни слуху ни духу. А в таборе царил страшнейший беспорядок. В то время один из посланников польского короля, который давно уже прибыл в Россию и вел переговоры то с Шуйским, то с Дмитрием, нашел время встретиться с Мариной. Он, как мог, уговаривал ее расстаться с честолюбивыми намерениями, если она хочет заслужить благосклонность польского короля.
Марина даже не стала тратить время на разговоры с тем человеком, а просто протянула ему загодя написанное письмо для передачи королю Сигизмунду. Это была не мольба о прощении, не признание ошибок своих, а холодная отповедь государыни, данная человеку, который пытается покуситься на ее законные права:
Да, именно в своем звании черпала она силы: она царица не по мужу, кто бы он ни был, а по коронации!
Тушино между тем продолжало волноваться. Отнюдь не все хотели примкнуть в польскому королю, ибо в войске Сигизмунда нужно было подчиняться дисциплине, а в войске тушинском царила полная свобода: тут даже царика можно было порою послать по матушке, и ничего тебе не будет. Жаль им было своевольного, веселого житья в Тушине!
Барбара, всегда бывшая в курсе всех дел, передавала это Марине и рассказывала, что очень шумят донцы, которые никому не верят и даже выступают против своего атамана, Заруцкого. Часть их хочет уйти под Смоленск, к Сигизмунду, часть думает, что не надо покидать Дмитрия.
Тут Самозванец сделал очень умный ход, обратившись к тушинцам с посланием.
Дмитрий жаловался на коварство польского короля, называл его виновником своих неудач, обвинял в измене московских людей и в предательстве служивших ему польских панов, особенно Рожинского, убеждал шляхту ехать к нему на службу в Калугу и привезти его супругу-царицу. Он предлагал тотчас по 30 злотых на каждого конного, подтверждал прежние свои обещания, которые должны исполниться после завоевания Москвы; припоминал, что он прежде ничего
