мне делать с этим пониманием? Лео… Лео бы сказал. Что-нибудь очень жесткое. Андрис вспомнил, как месяца за два до гибели Лео предложил Хаппе проект быстрого пополнения государственного бюджета. Организуй отдел, который бы занимался киднапингом, сказал он. Если поставить дело на широкую ногу… на прочную государственную основу… Хаппа тогда обиделся и как-то неуклюже огрызнулся. Ай да Лео, Кассандер ты наш раздолбанный и мрачный, вот так помрешь и знать не будешь, предсказал ты или подсказал…
Он почувствовал, что засыпает, что не в силах противиться этому — заснул и проснулся через секунду как от удара.
Горело лицо, и глаза разъедало светом.
Все вокруг было как раньше, ничто не успело измениться — но он видел все по-другому.
— Меня не интересуют мотивы, — перебил Андрис доктора. — Я не веду уголовного расследования. То, что вы скажете, ни при каких обстоятельствах не будет использовано против вас. Поэтому, пожалуйста, на сей раз — правду. Когда именно вы поняли, что имеются побочные эффекты?
— У противонаркотической записи? — уточнил доктор. С перевязанным лбом и без очков он напоминал почему-то старого зайца.
— Да.
— Год назад, — сказал доктор. — Я подвел итог серии клинических испытаний. Двенадцать добровольцев. Три девушки и девять молодых людей. Все наркоманы со стажем…
— Ну, и?..
— У всех двенадцати наблюдался полный, подчеркиваю — полный отказ от наркотиков уже после третьего-пятого сеанса. Я провел им два курса по десять сеансов — для закрепления эффекта. Месячный интервал. И вот… к концу года в живых осталось двое. То есть… четыре самоубийства, две дорожные аварии, два молодых человека убиты в драках, еще один совершил преступление и при задержании сопротивлялся… и еще одна девушка пропала без вести. Понимаете?
— Но вы решили продолжать?
— Н-не совсем… нет, не совсем. Я ограничил число сеансов — пятью. Перестал проводить повторный курс, если не было рецидива. Рецидивов было всего три — за все время. Ну, и… разбирался, что к чему… В общем, мне удалось выяснить, что центр… вообще, «центр» — это неправильно, я говорю — узел… так вот, узел, отвечающий за эмоциональный ответ на химические факторы, переплетен — вот так, как две гребенки — с узлом, регулирующим забывание. Не забывание в долговременной памяти, там иной механизм, а — в момент перехода из оперативной памяти в долговременную. Вы же знаете, что дети до трех лет не забывают практически ничего. Они страшно быстро учатся. Этот узел у них не развит. Потом он активизируется. Годам к пятнадцати он работает на полную мощность. То есть не на полную — на оптимальную. Так правильно. Он блокирует примерно четыре пятых информации. Ну, понятно, зачем все это… Так вот: обрабатывая узел химзависимостей, мы одновременно обрабатываем и узел забывания. Они активизируются…
— Активизируются?
— Да, возникает так называемое застойное возбуждение. Долго объяснять, но так надо, поверьте.
— Верю. А центра агрессивности там поблизости нет?
— Вот вы о чем… Нет, он в другом месте. Но, видите ли, при длительной нагрузке на узел забывания происходит перевозбуждение узла химзависимостей… мозг принимает попытки помнить что-то за наркотическую абстиненцию…
— То есть — ты пытаешься чему-то научиться, что-то запомнить, не получается — и в отчаяньи?.. — спросил Андрис.
— Примерно так.
— Но это же нормальная реакция.
— Да, но… возведенная в степень. И — каждый раз…
— И сколько же человек… прошло через это?
— Двадцать девять. Слушайте, — повысил голос доктор, — все они были наркоманы, многие — на последней стадии, им оставалось жить всего ничего…
— Вы не помните такого — Любомира Станева? Конец прошлого года. Глотал какие-то таблетки.
— Помню.
— После вашего лечения он не смог работать.
— Кем он работал?
— Программистом.
— Тогда я еще не знал, что к чему.
— А когда узнали, решили помешать Радулеску провести исследования?
— Не совсем так… но допустим.
— Ничего. И так все понятно.
— Что вам может быть понятно…
— Действительно.
— Наркоманы. Люди, принципиально потерянные для общества. Они редко доживают до тридцати. А… что еще можно…
— Не волнуйтесь так.
— Знаете, совершенно не ваша забота — волнуюсь я или не волнуюсь.
— Последнее: к вам обращались с предложениями продать метод?
— Не один раз.
— А особо настойчивые предложения были?
— Все были особо настойчивые.
— Последнее по времени: кто и когда?
— Неделю назад. Фонд Махольского в лице очаровательной блондинки…
— Фонд Махольского? — Андрис приподнялся. — Че-орт!
— А в чем, собственно?
— Да как сказать… У «ФМ» достаточно грязная репутация.
— Но я им тоже отказал.
— Боюсь, что это роли уже не играет.
— Подождите, дорогой Ольвик. Что-то я вас не пойму… Я что-то неправильно сделал?
— Да. Все — неправильно. Начиная с момента, когда продолжали обещать исцеление от наркомании, зная уже о побочных эффектах.
— Я никому ничего не обещал!
— Обещали, я сам читал. Вы раздавали обещания, зная, что их нельзя выполнить. Вы противились проверке ваших результатов — чтобы не погас ваш ореол. Вы из-за этого ушли из института. Вы не предупредили Радулеску, кто такая Сандра Шиманович…
— Я узнал слишком поздно — все уже состоялось.
— Ну, и наконец, вы решили воспользоваться положением, в которое попал Радулеску, чтобы объяснить, почему вы не выполняете обещаний.
— Но я действительно не могу работать с копиями!
— Доктор, не держите меня за идиота. Копирование производилось на аппаратуре «ЭЛТОР» с точностью до двенадцатой девятки. Ваша воспроизводящая аппаратура дает точность до девятой девятки. Она просто не в состоянии заметить разницу между оригиналом и копией.
— Дайте мне воды, — сказал доктор. — Вон, в графине…
Андрис подал ему стакан воды. Доктор вытряхнул из пенала две зеленые капсулы, сунул в рот, нервно запил. Откинулся на подушку. На лбу его проступил пот.
— Да, — сказал он. — Все так. Я вам… врал. Да.
— Что грозит тем, кто применяет вашу запись с помощью плейера и головных телефонов?
— Не знаю. Честное слово, не знаю. Надо проверить на муляже.
— Кто мог бы провести такую проверку?
