пяти по имени Любомир, и мрачный подросток Витя, коренастый, большерукий, прыщавый. Оба пришли и попросились сами, но если от Любомира исходила какая-то вибрирующая жажда деятельности, то Витя был непроницаем, и Алексей подумал, не приставлен ли он к ним для близкого наблюдения. Что ж, здешнее многобитое начальство можно было понять...
Имея дело с ежечасно грозящей всем смертью, смертью не простой, а вычурной и изощренной, оно быстро научилось постоянной необидной, не унижающей подозрительности. Алексей успел почувствовать уважение к тем людям, которые сумели в состоянии крайнего смятения достаточно разумно и прочно устроить эту временную жизнь, закрепиться и дать надежду многим, очень многим. Другое дело, что из-за совсем других событий, происходящих не здесь, все они оставались обреченными...
Чудом было уже то, что ворвавшаяся в этот мир (видимо, по возникшим в структуре Кузни трещинам) полуразумная хищная живность не пошла дальше, а остановилась на каком-то очень условном рубеже, то ли чего-то выжидая, то ли переваривая уже проглоченное. Алексей, помня, какой удар по мозгам он получил, пытаясь проникнуть в мысли черной обезьяны, предполагал, что все вторженцы представляют собой некий единый интеллект, равно как рой или муравейник. Ведя поиск в этом направлении, можно будет подготовить и контрудар... Он оборвал себя. Бесполезные мечтания. Все в руках Астерия.
Но почему я решил, что Астерий намерен уничтожить Кузню? Конечно, это не цель его, а лишь способ сотворения чего-то... скорее всего, новой Кузни – или как она там будет называться?.. И более того почему я так уверен, что это у него получится? Кузня уже не та, что была во времена Ираклемона, она стала бесконечной и бесконечно запутанной. Не поддающейся расчету. Здесь можно всю жизнь ходить вокруг одного столба и открывать новые и новые горизонты. Не случится ли так, что достижение Астерием цели – башни Ираклемона – будет одновременно и его концом? Астерий, средних способностей чародей, замахнулся на то, что создано Великим...
Алексей встряхнул головой. Думать об этом бесполезно. Все равно что лошади размышлять о навигации.
Но и не думать – невыносимо.
Из-за прикрученных к бортам труб забраться в машину можно было только встав на капот и перешагнув через ветровое стекло.
Алексей сел за руль. Витя с Любомиром разместились сзади, Саня – справа. Алексей посмотрел на нее, чуть улыбнулся, закрыл и снова открыл глаза. Ему вдруг почти неудержимо захотелось уткнуться в ее колени.
Я тебя никому не отдам, вдруг окончательно понял он. Никому. Никогда.
Пусть рушится мир.
Пусть горит то, что поддается огню.
Если мы погибнем, то так тому и быть. Но если мы почему-то уцелеем... Он завел мотор.
Сарвил чувствовал, что попал внутрь заката. Не стало иных цветов, кроме оттенков красного. В красной тьме струились красные тени.
А потом возник Голос. Именно так, с большой буквы. Он был один в мире.
Голос обращался к кому-то третьему, Сарвилом не слышимому. Он замолкал, выслушивая реплики, потом возобновлялся – то сухой, то насмешливый, то снисходительный и даже чуть презрительный. Язык его был странен: Сарвил не понимал ни слова, и в то же время ему казалось, что он знал этот язык, но забыл начисто – и даже хуже: что это его родной язык, который он не может теперь вспомнить... Потом ему стало казаться, что он начинает понимать сказанное.
Потом – что понимает все, но слышимое им недоступно разуму... Наверное, прошло очень много времени.
Вдруг как-то сдвинулись, как-то провернулись тени и свет, линии и пятна – и Сарвил понял, где он находится. Он стоял на аллее красного сада, даже красно-черного, но черный, наверное, был просто очень густым и темным красным; так видится черной венозная кровь; деревья, фонтаны и статуи этого сада были видимы и одновременно странно прозрачны, будто стеклянные игрушки, опущенные в подкрашенную кармином воду.
Напротив него стоял обладатель Голоса, высокий бритоголовый мужчина в просторном плаще, скрывающем руки. Сарвил, оказывается, уже долго разговаривал с ним, что-то рассказывал и о чем-то заинтересованно расспрашивал, и тот – отвечал... И сейчас, когда какая-то отлетевшая часть мозаики души встала на место, Сарвил вздрогнул и сбился в пространном рассуждении о путях перерождения мышей в мелких птиц и обратно и увидел себя отраженным то ли в глазах, то ли в мыслях бритоголового: маленький, жалкий, почти мертвый человечек, ничем не выше мелкой птицы или мыши... И, собравшись было продолжить реплику, он неожиданно для себя замолчал.
Бритоголовый улыбнулся.
– Вот ты и весь в сборе, чародей, – сказал он. Теперь можно поговорить подобно взрослым людям.
Сарвил почувствовал, как в нем поднимается холодная волна, накрывает с головой, потом – спадает, унося что-то... Волна... вода... снежное месиво – вот что это было: жидкая каша из ледяных кристаллов... поэтому и остановилось сердце. Остановилось, пропустило один... два... три... четыре удара. Бухнуло вновь. Затрепетало, торопясь.
– Бояться уже поздно, – продолжал бритоголовый. – Бояться можно тогда, когда есть что терять, – тебе же терять не осталось ничего.
– Это я понял, – сказал Сарвил, не в силах разжать губы.
– Быстро, – с насмешливым уважением сказал бритоголовый.
Почему я его так называю про себя? – подумал Сарвил, ведь я знаю его прозвание... он хотел произнести его хотя бы в мыслях, но не смог в мозгу что-то вспенилось на миг, как бы предупреждая: не сметь...
– Напрасно, – сказал бритоголовый. – Ни ты и никто другой.
– Но ты ведь чего-то хочешь от меня?
– Не столько чего-то хочу, сколько чего-то – не хочу. Не хочу еще одного раба. Хочу – помощника.
– Для этого нужно было меня убить?
– Извини. Ты знал, на что шел.
– Да уж... Я слишком поздно понял, что это ловушка.
– Значит, она была сделана грамотно.
– Грамотно... да. Где же настоящие погодные башни?
– Башни... Башни – это символ. В сущности, если владеешь ремеслом, достаточно простой палки, вкопанной где-то на вершине дюны... Все это не то, чародей, не то. Неужели ты не чувствуешь, что сейчас настал самый важный миг в твоем существовании? Может быть, от твоего кивка зависят судьбы народов? Мигание твоего глаза потомки будут расценивать как вещий знак?..
Сарвил чуть сдвинул брови. Он ощущал движение своих мышц, ощущал возникающие на коже бугорки и складки – но при этом и чудное, а может быть, и жуткое чувство отгороженности от себя самого: кожа была навощена, звуки долетали будто сквозь нежный и коварньй шелковый занавес, глаза напрасно пытались вспомнить иные цвета...
– Ты что-то хочешь от меня, – повторил он.
– Да, наверное... У меня не может быть друзей среди живых; почему бы не постараться приобрести их среди мертвых? Живые требовательны и капризны... они то хотят от меня какого-нибудь чуда, то боятся. Мертвые же...
–...неприхотливы, – закончил Сарвил. – Зачем тебе понадобился друг?
– По глупости. По тщеславию. Единственное, чего нельзя получить чародейством, – долгая дружба.
– И ты почему-то решил, что я стану твоим другом?
– Да.
– Смешно.
– Нет. Думаю, когда ты узнаешь меня поближе, когда сможешь понять то, чего я добиваюсь...
– Ты привел на мою родину врагов. Это пока все, что я знаю о тебе.
