еще вопросы?
'Всего двести или триста! ' — подумал Трэйс.
— Нет? Прекрасно! Тогда на этом и закончим. Я хочу, чтобы мы выехали отсюда через час и были в обители около Вифсаиды в два тридцать. — Он повернулся, проковылял через комнату и исчез за дверью…
Ровно в 2. 25 ворота в высокой каменной стене распахнулись, и из них в клубах пыли выехала «скорая помощь» в сопровождении пары изрядно потрепанных серо-зеленых лендроверов. Солнце, отражавшееся от наружных зеркал заднего вида, задних стекол и одной-двух блестящих деталей кузова, ослепило наблюдателя — он следил за ними с находившегося в трех четвертях мили балкона одного из минаретов Дженина.
На наблюдателе была полевая форма со знаками различия полковника израильской армии. Опустив бинокль, он потер глаза и повернулся к капитану, что стоял рядом.
— Это они. Отдайте по радио приказ убрать с их пути все блокпосты и пограничные наряды. Пусть ребята стараются не попадаться на глаза. Я не хочу, чтобы им что-либо мешало. Затем свяжитесь с обителью и сообщите о том, как идут дела. Там будут знать, что делать…
— Есть, сэр! — Капитан нырнул под круглую арку и, оказавшись в небольшой комнатке, заговорил с сидевшим за столом перед радиопередатчиком связистом.
Полковник тем временем снова навел бинокль на маленький караван, слушая, как его приказы передаются в эфир на лаконичном радиожаргоне. Он нахмурился и поджал губы. Три машины продолжали ползти под палящим солнцем как три пыльных жука. Три очень важных жука, с исключительно важным грузом. Но с каким? Полковник пожевал губу, и, продолжая держать бинокль одной рукой, похлопал себя по правому нагрудному карману — просто желая удостовериться, что приказ по-прежнему при нем и все это ему не снится. Вот и рассказывай потом про необычные задания!
Приказ поступил от самого главнокомандующего, который, в свою очередь, лишь выполнял указания свыше, координируя и выполняя некие коллективные требования.
А подписи под этими требованиями… — нет, это просто невероятно! Конечно, это был всего- навсего клочок бумаги, а копия, лежавшая в кармане у полковника, всего лишь ксерокопией — и тем не менее он с радостью сохранил бы ее на память. Правда, на это он не имел права: сверхсекретную бумагу после окончания операции ее следовало уничтожить. Но… о, какие подписи!
Среди них, например, были личные подписи самого израильского премьера, архиепископа Кентерберийского, Его Святейшества Далай-Ламы, Масаки-Шана, Верховного Жреца Ко-су-Ку на Хоккайдо и даже росчерк самого Папы!
Для Трэйса первая половина пути прошла довольно сносно, зато вторая оказалась просто кошмаром. Он, например, не понимал, почему его и «братьев» уложили на матрасах на полу «скорой помощи», правда, долго размышлять об этом не пришлось. Где-то по дороге, почти сразу за Назаретом, который небольшой караван объехал стороной, асфальтовая дорога снова превратилась в грунтовую, а затем они помчались по усеянной камнями пересеченной местности, направляясь к холмам к северу от Галилеи. Трэйс еще ухитрялся, вцепившись в матрас, хоть как-то оградить себя от ушибов, но Амире, которая следила за другими двумя, здорово досталось.
При такой тряске поговорить не было ни малейшей возможности — тем более в присутствии Хумени, что занял место рядом с водителем. Когда дорога становилась особенно плохой, он оборачивался и бросал хмурый взгляд сквозь стеклянную перегородку, в остальное же время — смотрел вперед, внимательно изучая окрестности. И вот наконец они подъехали к уединенной обители на берегу Галилейского моря всего в миле или около того от древних развалин, когда-то бывших Вифсаидой.
Вифсаида. Да, Господь, наряду с Хоразином и Капернаумом, проклял и ее.
Троица обреченных. И теперь Трэйс размышлял о причинах : прокляты ли три несчастных города за то зло, что находилось там еще при Его жизни, или за зло, которое, как Он знал, угнездится в них в далеком будущем — настоящем Трэйса — когда Его жизнь, если не Его дело, в этом мире будет завершена? Потому что теперь Аб (Гуигос, Хумени) снова объявился здесь — они все остальные, кем он успел побывать за прошедшие века, снова вернулись вСвятую Землю, чтобы в последний раз обновить себя.
К тому времени, когда «скорая» наконец остановилась, в кузове было просто невыносимо жарко. Деккер вылез из кабины и, обойдя фургон, опустил откидную рампу; Амира с радостью поспешила на свежий воздух. Появились и четверо мафиози; они вытащили из кузова Трэйса и других двоих на яркий, но не показавшийся после фургона палящим солнечный свет. Разложив кресла на колесах, они усадили в них всех трех «инвалидов». Теперь Трэйс получил возможность осмотреться и понять, где он находится.
Вид кругом открывался просто удивительный, даже немного страшный, и Трэйс искренне пожалел, что не может насладиться им как следует. Поднимаясь от самого берега на целые мили к востоку и западу тянулись желтоватые рыхлые скалы. Между двух, скругленных ветром верхушек, казалось, была подвешена в воздухе обитель.
'Похоже все монахи и монахини, — подумал Трэйс, — причем независимо от вероисповедания, предпочитают именно такие высокие труднодоступные места… '
Караван остановился на относительно ровной площадке, расположенной чуть выше и немного в стороне от головокружительного обрыва. От непрошеных посетителей обитель охраняли невысокие стены из грубо обтесанных каменных плит. От площадки к единственному сводчатому входу в обитель, скрывавшемуся в оливковой рощице, вели широкие, вырубленные в скале ступени. В начале этой лестницы, со скрещенными на груди руками, кисти которых прятались в широких рукавах ее облачения, широко улыбаясь гостям, стояла мать-настоятельница, в ожидании, пока чудовище наконец не приблизится к ней и не представит себя и своих спутников.
— Хумени, — Он протянул ей руку. — Джордж Хумени.
— Наш благодетель, — по-прежнему улыбаясь, но не делая ни малейшей попытки пожать его протянутую руку, сказала мать-настоятельница. И тут Трэйс заметил, что улыбка застыла на ее лице как приклеенная. Хумени тоже обратил на это внимание. Он быстро отвернулся от нее и окинул тревожным взглядом скалистые склоны вокруг, внимательно осмотрел пыль и гравий, покрывавшие площадку, на которой остановились машины. Затененные капюшоном брови мрачно сошлись вместе над провалившимся носом. Он снова обернулся к ней и уже собрался было задать вопрос…
… но она опередила его:
— Добро пожаловать. Я — Анна, мать — настоятельница, а сестры ждут вас там внизу.
Хумени явно нервничал, был внимателен и насторожен. Он поднял голову и сильно втянул в себя воздух , проковылял несколько шагов в одну сторону, потом в другую. А затем спросил:
— А еще кто-нибудь здесь есть? Другие здесь БЫЛИ — недавно?
— Другие? — Она недоуменно подняла брови. — Здесь ваш друг — профессор Гальбштейн, но…
Хумени, больше не обращая на нее внимания, повернулся к своим людям.
— Мне здесь не нравится. Какое-то предчувствие. С тех пор как мы покинули Дженин, что-то произошло. Никаких постов на дорогах, никаких пограничных нарядов. Уж слишком все прошло гладко! Виттори, спустись-ка вниз и разыщи Гальбштейна. А вы, — он схватил мать Анну за руки и потряс ее, — отвечайте: у вас есть какие-нибудь средства связи с внешним миром? Радио? Телефон?
— Да как вы СМЕЕТЕ! — возмущенно воскликнула настоятельница, пытаясь вырваться. Карие глаза на ее оливкового цвета лице грозно сверкнули. — Вы с ума сошли!
— Телефон! — снова рявкнул Хумени. Его голос изменился и стал каким-то низким и гортанным. — Где он? Немедленно отведите меня к телефону!
— Он повернулся к остальным. — А вы берите этих троих, да смотрите, поосторожнее с ними! — Он снова схватил мать-настоятельницу за руку. — Ведите! — и почти потащил ее за собой по ступенькам.
Виттори бросился вперед, на ходу отгибая приклад своего короткоствольного автомата. Миновав группу из дюжины собравшихся под оливами крайне возмущенных монахинь, он скрылся под аркой. К тому
