— Хрустальная ваза для цветов, — сказала я.
Летом 1939 года я получила телеграмму из Москвы: «Ваза за нами». Подпись: «Аня и Костя Андреевы».
Когда Анечка с Костей ушли на балет, я лежала и рыдала. Ещё один очень стоящий парень хотел на мне жениться. Ещё в Киеве один подлец застрелился: я не хотела быть его женой! А Дау — не захотел. Почему? Неужели в браке гибнет любовь? Нет, нет! Дау неправ. Я никогда не смогу его разлюбить! Его никогда нельзя забыть! А он в опасности. Даже Анечка, как пророк, сказала: он в большой опасности. Опасность была велика!
Здесь я должна остановиться, чтобы объяснить, почему мне было так одиноко, когда Дау не было рядом целый год.
Согласно философии, которую внушал Дау, я имела право ответить взаимностью желаниям Кости. В этом случае Дау мог только приветствовать моё поведение и радоваться, что я смогла скрасить своё одиночество. Сомнений в искренности представлений Дау о человеческих отношениях у меня не было. Костя, как я писала, был красив, обаятелен, любил меня и мечтал видеть во мне свою жену, чему так противился Дау. Но, к сожалению, я не была вольна распоряжаться своими чувствами. Я бесконечно терзалась, я ничего не знала о Дау! Я его любила, и ни один мужчина мне не был нужен.
Это ощущение было тем острее, что я не верила в возвращение Дау. В то время ушедший не возвращался. Я не ждала его! Но в тот год я поняла: после Дау никогда никого полюбить не смогу. Испытав силу большой, настоящей страсти, влюблённости, на «эрзац» пойти невозможно!
Но свершилось чудо!
Глава 15
30 апреля 1939 года ночью зазвонил мой телефон в Харькове. Слышу голос Дау:
— Коруша, милая, ты есть? Ты меня не забыла?
— Дау, ты?!
— Я.
— Откуда звонишь?
— Из Москвы, из своей квартиры. Когда ты приедешь? — Сейчас, сегодня. Нет, наверное, завтра.
Но завтра тоже не смогла, было много общественных дел и работа. Через несколько дней оформила отпуск. В Москве при встрече:
— Даунька, милый, как ты исхудал. Ты стал совсем прозрачный. А где мои чёрные, красивые локоны?
— Корочка, дорогая, это все такие мелочи. Я счастливчик! Я ещё увижу небо в алмазах! А, главное, я снова с тобой! Я этот год жил мечтой о тебе. Представляешь, вдруг следователь показал мне твои фотографии, говоря: «Если подпишете, то за этими стенами есть вот какие девушки». — «Она в жизни гораздо красивее, — ответил я. — А подписать подтверждение, будто я — немецкий шпион, я не могу! Подумайте сами: всю свою жизнь я влюблялся только в арийских девушек, а нацисты это преследуют».
— Даунька, а потом подписал?
— Нет, Коруша, я не мог этого подписать.
— Дау, скажи, там было очень страшно?
— Нет, что ты, совсем не страшно. Я даже имел некоторые преимущества.
— Какие?
— Во-первых, я не боялся там, что меня могут арестовать! Во-вторых, я мог ругать Сталина вслух, сколько хотел. Я занимался наукой и сделал несколько работ. Коруша, я там даже немного развлекался.
— Там были девушки?
— Ну что ты, конечно, нет. Но там было много ослов-подхалимов. Я их дразнил, а дразнение — это своеобразное развлечение. Я очень люблю дразнить, когда есть за что!
— Как же ты их дразнил?
— Подхалимы, сидевшие со мной в одной камере, вваливаясь после допроса, выкрикивали: «Да здравствует Сталин!». А я им цитировал Ленина: «Никто не повинен в том, если родился рабом, но раб, который не только чуждается стремления к своей свободе, но приукрашивает и оправдывает своё рабство, есть внушающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам».
Все эти высокопоставленные чиновники, к которым я попал в компанию, очень плохо помнили учение Ленина и совсем не знали «Капитала» Маркса.
— Даунька, что у тебя с руками? (Руки по локоть были как бы в красных перчатках.)
— Ты испугалась моих рук? Это мелочь, все пройдёт, просто нарушен обмен веществ. Понимаешь, там было пшённое меню. А пшено я не ем, оно невкусное. Когда пришёл приказ прекратить моё дело, я уже не ходил. Только лежал и занимался тихонько наукой.
— Ты лежал, умирал с голоду, при том, что тебе подавали готовую горячую свежую еду?! Даунька, а нормальные люди, когда голод, едят опилки и лебеду. Ты ведь хотел выжить?
— Ещё бы. Очень. Мечтал выжить, чтобы увидеть тебя.
— Но ведь ты принимаешь лекарство. Разве оно вкусное?
— Нет, лекарства по своей идее должны быть невкусными. Я их принимаю по предписанию врачей.
— И пшено ты должен был принимать как лекарство, по предписанию жизни, чтобы выжить!
— Корочка, какая ты умная, я не догадался так сделать. Пшено как лекарство я смог бы употреблять. Очень, очень хотелось выжить!
— Дау, ты всегда был для меня загадочно непонятен. С первой нашей встречи ты без конца меня удивлял и покорял. Вначале я решила, что ты человек не нашей эпохи. Родился на тысячу лет раньше. Но ты человек не нашей планеты!
— Нет, я просто счастливчик. Коруша, мне страшно повезло, понимаешь, наш Кентавр сделал эксперимент с гелием. Он считал свои результаты открытием. Но ни один физик-теоретик мира не может объяснить это загадочное явление природы. Капица считает, что это все смогу объяснить я один! Об этом Пётр Леонидович Капица написал письмо в Центральный Комитет, и вот я с тобой.
А попал Дау в тюрьму по доносу П., одного харьковского ученика. Он был одним из пятёрки его первых харьковских учеников. (…) В некоторых местах рукописи по настоянию И.Л.Ландау сделаны купюры.
С историей этого доноса я забежала немного вперёд. О нем мне рассказал Дау много позднее. Он был уже Героем Труда, когда этот подлец явился к нему в Институт физпроблем просить прощения за свой донос.
— Коруша, он ещё посмел протянуть мне руку!
В 1938 году, когда Дау был в тюрьме, я была пропагандистом. В те годы было принято беспредельно возвеличивать Сталина и его «знаменитую» речь. Это было выше моих сил. Вот и решила купить патефон и набор пластинок с речью Иосифа Виссарионовича. На свой участок я регулярно приносила патефон, заводила его и крутила пластинки. Успех превзошёл все ожидания, явка стопроцентная! Никто не мог себе позволить не явиться и не прослушать эту речь до конца.
Меня стали хвалить на общегородских партийных активах Харькова и даже советовали всем агитаторам брать с меня пример. Думала: неужели поняли мой замысел? Или им всем действительно нравится речь? В те годы это оставалось тайной. В сталинские времена было много вопросов, но не было на них ответа.
Теперь возвращаюсь к очередным событиям моего приезда в Москву 1939 года. Вслед за мной примчался и Женька Лившиц. Его первые слова к Дау: «Вот теперь-то ты понял, каким был ослом, что тогда вернулся из своей последней заграничной командировки. Какие тебе роскошные условия предлагали англичане наперебой с американцами, а ты вернулся в свою свободную страну и получил тюрьму! Скажи честно: жалеешь, что вернулся в Советский Союз?».
