Джессика… Так вот кто любовница Хьюго! Вот кто измыслил интригу! Можно не сомневаться, что невеста-вдова давно почуяла нечто странное в отношениях Десмонда и его «русской кузины». Пожалуй, ей тоже Глэдис сообщила об отставке, которую получила Агнесс, и Джессика решила бросить соперницу в такую грязь, от которой той в глазах Десмонда вовеки не отмыться.
Но какова Глэдис! Похоже, сцену жалости и сочувствия она разыграла по указке Джессики и ловко подсунула в нужную минуту письмо. А за работу получила от мисс Ричардсон награду в виде хорошеньких туфелек, правда, изрядно поношенных, со скошенным каблучком…
Марина нахмурилась: какая-то мысль мелькнула в голове и пролетела. Да и при чем тут туфли и Глэдис? Девчонка служит той, которая, как она считает, скоро станет леди Маккол.
Получается, Джессика тогда говорила о себе: о том, что надо полюбить Маккол-кастл превыше всего и ради обладания им смирить свое сердце, затворить его для любви и счастья. Лишь бы стать леди Маккол! О нет, она не любит Десмонда. Слова о любви в письме, которые так ранили Марину, неискренни. Расчетливая Джессика очень точно представила себе, что может сказать своему возлюбленному Марина, – и облекла ее чувства в оболочку слов. Получается, Джессика успела очень хорошо узнать Марину. Наверное, «дружба» с Мариной была так же подстроена Джессикой, как ее «любовь» к Десмонду.
Какая там любовь! Десмонд в ее глазах лишь бледное подобие Алистера. Зачем ей любить Десмонда, когда племенной жеребец Хьюго в любую минуту готов удовлетворить ее пыл. Хм, похоже, под ледяной оболочкой мисс Ричардсон скрывается весьма страстная натура – вон как она визжала. Так же и Агнесс вопила тогда, в конюшне с Хьюго.
Агнесс… Марина зажмурилась, вспоминая. Почему та вдруг пришла ей на ум? Агнесс что-то сказала такое… «Я думала, что это леди… Урсула» – вот что она сказала.
Черта с два! Она думала, что это леди Джессика. И смертельно испугалась, что ее шашни с Хьюго станут известны даме, которая, судя по всему, крепко держит дом в своей изящной ручке… с бриллиантовым кольцом на пальце. И скоро Десмонд окажется стиснутым той же железной хваткой!
Такого нельзя допустить! Десмонд должен узнать…
Марина вдруг поняла, что едва плетется по тропинке. Павильон совсем рядом, она и десяти шагов от него не сделала! Рванулась вперед, заставляя закоченевшие ноги двигаться, и со всего маху наткнулась на что-то всем телом. И услышала голос, подобный шуму ледяного январского ветра в вершинах елей:
– Вижу, вы еле тащитесь, сударыня!
Повиснув в его руках, Марина, не веря глазам, смотрела в лицо, искаженное выражением жгучего презрения.
– Ты здесь… – слабо выдохнула она.
– Я вернулся, – сказал он. – Почему-то, когда я пришел к себе, мне показалось, будто увиденное было лишь страшным видением, наваждением. И испытал неодолимое желание вернуться и убедиться собственными глазами, что павильон пуст. Но… Я видел тебя выходящей из него.
– Я тоже только что вернулась! – наконец подала голос Марина. – Там Хьюго. С женщиной.
– С другой? – ухмыльнулся Десмонд. – Что, тебя ему было мало?
– Все не так! – хрипло выкрикнула Марина. – Я убежала сразу вслед за тобой! А потом… потом к нему пришла Джессика…
– Замолчи! – прошипел Десмонд. – Не смей впутывать сюда Джессику! Ты клевещешь на нее!
– Клевещу? А вспомни, от кого ты получил письмо… Кто тебе обещал что-то показать, открыть глаза… Она и меня заманила сюда, сговорившись с Хьюго…
Десмонд глядел на Марину с отвращением.
– Трудно поверить, что Джессика гоняется за Хьюго. Вы его с ней не поделили, что ли?
– Да при чем тут Хьюго? Мне не нужен никакой Хьюго! Я люблю тебя! – С этим криком, чудилось, сама душа исторглась из тела Марины. Обессилев, она повисла на руках Десмонда.
– Не смей говорить о любви! – выдохнул он с ненавистью, отдергивая от нее руки с такой стремительностью, будто наткнулся на змею и та укусила его.
А Марина уже ни о чем больше не могла говорить. Когда Десмонд разжал руки, она рухнула, где стояла. И даже не почувствовала удара о землю…
Очнулась она от боли. Боль была везде – ныла спина, саднило живот, ноги жгло, как огнем… Единственным приятным чувством, которое ощутила Марина, было тепло.
Кто-то дернул ее за волосы: раз, другой, третий – и она вскрикнула, пытаясь поднять тяжелые веки, – да так и подскочила, услышав голос Десмонда:
– Отлично, вы пришли в себя. Давайте-ка выпейте….
Марина открыла глаза и недоверчиво уставилась на Десмонда, который одной рукой пытался приподнять ее голову, а другой подсовывал к губам рюмку с тяжелой, темной, резко пахнущей жидкостью.
– Где я? – пролепетала Марина, морщась от острого запаха и глядя на растрепанные волосы Десмонда, его румяное лицо, расстегнутую чуть ли не до пояса рубашку. Трещал камин, кругом горели свечи. Она бросила взгляд по сторонам, но не поняла, где находится. Не у себя в комнате, точно. – И что это?
– Не яд, – буркнул Десмонд, проигнорировав первый вопрос. – Пейте, ну!
– Зачем? Где я нахожусь? Как я сюда попала?
– Ну, коли посыпались вопросы, значит, моя прекрасная неверная жена окончательно пришла в себя! – хмыкнул Десмонд, нетвердо ставя рюмку на столик. Та покачнулась, и несколько капель плеснулось через край.
Марина вытаращила глаза:
– Да вы пьяны?!
– Ну да, самую малость, – покладисто кивнул Десмонд. – Трудно было не опьянеть! Тут все вокруг опьянело, пока я растирал этим отличным французским коньяком ваши ножки. Кстати, попробуйте пошевелить ими. Вы их чувствуете?
Ногами-то Марина пошевелить могла, а вот языком – нет, до того была изумлена. Растирал ей ноги коньяком? Он что, спятил?
– Нет, – покачал головой Десмонд, и Марина так и не поняла, то ли он проник в ее мысли, то ли ее язык все-таки зашевелился. – Нет, я в своем уме. А вот вы, верно, были не в своем, когда бегали босая по парку.
– Вы что… принесли меня оттуда? – тихо спросила она.
– Увы, да, – кивнул Десмонд. – Вас бы, конечно, следовало пригнать плетью, а мне пришлось тащить вас на руках.
– Почему?
– Вы без чувств были, – буркнул Десмонд. – И посмотрели бы на себя! Ноги по колено в грязи, все исцарапаны, на животе тоже царапина, рубаха разорвана в клочья, волосы перепутаны и все в сосновых иглах… Жуткое зрелище!
Он передернулся с такой брезгливостью, что Марина обиделась.
– Ну так и бросили бы меня там.
– Да не мог я вас оставить, – вздохнул Десмонд. – Вы бы к утру замерзли, и вообразите, какие пошли бы слухи, ежели б вас нашли утром полуголой, истерзанной… мертвой. Вы ведь все-таки моя… кузина, – продолжил он после заминки, от которой у Марины замерло сердце, – хоть и прекрасная и неверная!
– Я не… – выдохнула Марина, желая, чтобы он опять назвал ее женой.
– Не прекрасная? Или не кузина? – невозмутимо вскинул брови Десмонд.
– Не. невер… не не-вер-ная! – запутавшись, по складам выговорила Марина.
– Не неверная? Ну, тогда я не только пьян, но и слеп.
– Вы слепы, слепы! – в отчаянии выкрикнула она. – Вы ничего не замечаете, видите только то, что вам хочется видеть!
– То есть вы полагаете, что я всю жизнь мечтал увидеть, как вы валяетесь в постели с Хьюго? – прорычал Десмонд. – Ну так вы ошибаетесь!
Марина уронила голову на подушку и закрыла лицо локтем, чтобы спрятаться от его взгляда, в котором горела ненависть… и боль. Но ей было стократ больнее! Десмонд оскорблен потому, что другой мужчина покусился на его собственность, и не способен страдать так, как страдает она. Ведь он не любит ее!
Слезы хлынули ручьем. Марина уткнулась лицом в подушку, зашлась рыданиями.
– Прекратите истерику, – выдавил Десмонд, не глядя на нее. – У меня нет никаких прав упрекать вас. Всеми бедами, которые обрушились на вас, вы обязаны только мне. Я похитил вашу девственность, вынудил покинуть родной дом, связал узами брака, а затем развратил вас, ввергнув в тлетворную атмосферу интриг и распутства, которой пропитано все в замке. В конце концов, я только пожинаю плоды своего…
Он не договорил, только зубами скрежетнул.
– Зачем вы дергали меня за волосы? – спросила Марина, еле шевеля губами от внезапно навалившейся усталости.
– Вытаскивал из них сосновые иглы, – сердито ответил Десмонд. – Вы же были невероятно грязны, словно всю ночь бегали взад-вперед по парку.
– Но ведь так оно и было! – слабо выдохнула она.
Десмонд озабоченно нахмурился и снова поднес ей рюмку:
– Bыпейте, сами выпейте, сами! Похоже, вы сейчас снова упадете в обморок, и мне опять придется поить вас тем необычным способом, от которого я и опьянел.
– О чем вы говорите? – слабо повела рукой Марина, отстраняя рюмку.
– Осторожнее! – вместо ответа вскрикнул Десмонд и с досадой покачал головой: – Ну вот, вы все иголки рассыпали! Я хотел бросить их в камин и сжечь, а вы… Утром горничная увидит и решит, что я спятил, если приношу из парка сухие сосновые иглы к себе в комнату!
К себе в комнату? O господи… То есть она лежит в его постели?
Кровь побежала быстрее, и Марина почувствовала, что возвращается к жизни. Десмонд принес ее сюда, ухаживал за ней… Может быть, она не так уж и безразлична ему? Мысли неслись, перегоняли одна другую. И только одна с завидным постоянством возвращалась обратно – она ведь была почти раздета, беспомощна… Робко глянула на Десмонда и вздрогнула: он глядел прищурясь, и глаза его снова были чужими… совсем чужими!
– Вы ошибаетесь, Марион, – с горькой усмешкой молвил Десмонд, и взгляд его не оставил сомнений в том, что он прочел ее мысли. – Я вас не тронул. Чтобы я… после конюха… – Он брезгливо передернул плечами.
Некая неведомая сила вздернула Марину с постели, понесла к Десмонду. Некая неведомая сила влилась в ее руку, отвесившую ему такую пощечину, что он
