промолчал.
— Во-вторых, — продолжала жена вопреки обычной женской особенности так и останавливаться на «во-первых», — она приглашала в гости нашего по-Харраду. Персонально.
— А «в-третьих» будет? — поинтересовался муж.
— Будет. В-третьих, это единственное место во всей Вселенной между Ушинь и Алэлом, где я почему-то буду чувствовать себя в абсолютной безопасности.
Недаром на Земле говорят, что муж и жена — одна сатана. Последний, похоже, был крупным мыслителем. Если и жена у него была не безмозглая красотка, и думали они одинаково, как вот сейчас у него получилось с Сэнни, — просто удивительно, как они не одолели Всевышнего?
Все самое сказочное происходило на Джаспере почему-то по вечерам. Каменные ступени, ведущие к королевскому дому — никак не вязалось с ним пышное именование «дворец», — еще источали золотой жар летнего дня, но с моря, уже потемненного предвкушением грядущей ночи, подымалась йодистая целебная прохлада, навстречу которой жадно раскрывались смежившие свои лепестки питомцы королевского сада — здешняя Флора, как видно, блюла сиесту. Ушинь выпорхнула им навстречу, как пуховый шарик — свежая, розово-серебряная, с нежной сетчатой полумасочкой. Нарисованной, естественно. Вместе с ней на гостей снизошел волшебный дух вишневого пирога с ромом, отчего Харр по- Харрада, начисто отметая легенду о собственном благородном происхождении, бесстыдно зачмокал губами.
Ушинь звонко расхохоталась и, осыпая гостей приветствиями, где каждым вторым словом было — «милые вы мои», повела их не в дом, а еще выше, в тот самый садик, который был расположен над ним, на следующем скальном уступе, так что усыпанная морскими пестроцветными камушками площадка оказалась крышей королевского далеко не обширного дома. Сад был зеленой коробочкой, открытой только стороной, обращенной к морю; стены и свод ее были образованы тщательно подровненным кустарником, по ветвям которого струились вверх разноцветные махровые вьюнки. Сад прямо-таки дышал благодатью сосуществования друг с другом как растений, так и людей.
Две девицы — к сожалению, не красавицы, но привлекающие той потаенной силой, которая рождается молодостью, уверенностью в себе и исполнением самых заветных желаний, при виде гостей порывисто поднялись из-за деревянного стола, занимающего чуть ли не все пространство садика.
— Мои дочери… — Ушинь не успела договорить, как Харр по-Харрада, бесцеремонно сунув ей в руки запеленутую Фирюзу, ринулся вперед с буйством вепря и, пав на колено, протянул руки одновременно к обеим царевнам
У них хватило мужества не шарахнуться, по обе непоправимо смутились, чем привели в недоумение королеву-мать.
— Моя старшая, Радамфань, — представила она гостям ту, чей лоб и подбородок были изукрашены сложнейшим геометрическим узором, выписанным с каллиграфической тщательностью. — Она продолжает летопись Первозданных островов.
По тону Ушинь сразу стало ясно, что старшая дочь — ее любимица.
— А это вторая, Шамшиень. — Нет, пожалуй, истинной любимицей была именно эта, чью простоватую румяную физиономию чуть ли не сплошь покрывали изображения крошечных райских яблочек — издали их можно было бы принять за очень крупные веснушки. — Ее руки украшают и наш сад, и наш стол. Да что с вами, милые вы мои? Что вы стоите? Разве гостей в нашем доме так встречают?
Царевны дружно вспыхнули и, похватав со стола исписанные свитки и корзины с черешней, умчались прочь.
— Я их не предупредила о вашем приезде, — оправдывающимся тоном пояснила Ушинь, — а то они красились бы целый день… А ты встань, бездельник, ишь как дочек моих смутил! Что-то муж скажет… Да вон и лодка приближается.
Все невольно глянули вниз, на синеющую до самого горизонта гладь утихнувшего после полудня моря. Справа, вдоль зеленой цепочки островерхих скал, полуприкрытых морским лишайником, кружила, точно стайка чирков, целая флотилия юрких рыбацких лодчонок. Сохраняя свою броуновскую суету, они тем не менее неуклонно приближались к подножию королевского острова, шесть или семь лодок подошли к каменному причалу одновременно, и в общей толчее прибывших мона Сэниа, перегнувшаяся через легкие, едва ли не тростниковые перильца, не смогла различить короля.
— Сегодня был День Огня, — не вполне вразумительно пояснила Ушинь, — мой муж вместе с принцем возвращаются с Кузнечного Подковья.
Она уловила немое недоумение гостей.
— Это дальние земли, — поспешила объяснить Ушинь, — где с незапамятных времен княжит младшая ветвь королевского рода Первозданных. Именно оттуда дочери короля получают своих мужей, а сыновья — жен. Но судьбе было угодно, чтобы сейчас там оказался только один принц подходящего возраста… А, вот и они! Хлеб и солнце вам, милые вы мои!
Появление мужчин как-то скрыло то неприязненное ощущение, которое появилось у гостей при нечаянно сорвавшихся у Ушинь словах: «дочери получают своих мужей…»
Как-то это не вязалось с царящей здесь добротой — бери, мол, что дают. С другой стороны, появился естественный интерес: а кого именно «дали» одной из островных царевен. Поэтому общее внимание оказалось прикованным не к королю, а к принцу-консорту. Он был чуть повыше кряжистого короля, но как-то бледен и жидковолос. Одним словом, выглядел он весьма неубедительно для отпрыска потомственных кузнецов. Да и старше любой из дочек был он, наверное, вдвое. Неудивительно, что у нее, бедолаги, так и не появилось наследника…
— Милые вы мои (это уже гостям), вы познакомитесь с королем Алэлом и нашим зятем, Подковным эрлом Захео, за накрытым столом. А сейчас им приличествует умыться, ибо их огненные филактерии не подходят к праздничной трапезе.
Гости согласно закивали, а Юрг невольно почесал за ухом: от слова «филактерии» несло каким-то сморщенным старинным пергаментом или даже папирусом, ничего себе словарный запас у транслейтора! Только на Земле, кажется, это были тексты молитв или заклинаний, которые прикладывались к лицу — первозданные решили этот вопрос много проще: они прямо рисовали символы этих молитв на собственной коже — вероятно, за недостатком телячьей.
Царственные мужи — о чем, впрочем, трудно было бы догадаться по их кожаным передникам, тюленьим сапогам и пятнам несмытой гари — степенно удалились для приведения себя в надлежащий для приема гостей вид. Уходя, король что-то шепнул Ушинь, и не без укоризны — та вспыхнула и засуетилась, хотя дочери уже прекрасно накрывали на стол и без нее.
— Дорогая Ушинь, — поспешила вмешаться принцесса, — если вас тревожат мои малыши, то достаточно какой-нибудь козьей шкуры, чтобы уложить их тут, в уголку — вон как они посапывают от здешних-то запахов!
— Нет-нет, моя милая, нас с королем встревожило исчезновение пашей младшенькой. Ведь она первая должна была бы приветить вас! Ари! Трусишка! Мы тебя ждем…
Она появилась из-за цветочной стены, словно прошла через нее — самая невзрачная из сестер, худенькая и словно пожизненно угнетенная собственной немиловидностыо.
— Моя младшая — Ардиень. — Ушинь только назвала ее полным именем, но уже стало очевидно, кто на самом деле здесь была любимейшей дочерью. — Ну же, ручки-тонковеточки, мы ждем…
Только тут все вновь прибывшие обратили внимание на то, что на груди у девушки висел на лепте небольшой лоток; он был плотно уставлен какими-то разноцветными чашечками. Ардиень смиренно склонила голову и направилась к мохнатой шкуре, на которой уже мирно дышали — нос к носу — смуглый золотоволосый Ю-ю и белокожая Фирюза, чья головка была еле прикрыта черным пушком. Пальцы девушки сложились щепоточками и легко запорхали над головками младенцев. Юргу вдруг померещилось, что она творит какой-то очень земной старинный обряд, вроде крестного знамения. Но нет — Ардиень отступила на шаг, и стало видно, что она едва уловимыми прикосновениями украсила лобик девочки чем-то вроде василька, а на щечках ненаследного принца появились контуры легко угадываемых крыльев. Малыши даже не проснулись, только Ю-ю сморщил свои августейший нос.
— А меня?.. — не замедлил выступить Харр по-Харрада.
Что-то вроде улыбки промелькнуло на невзрачном личике; Ардиеиь вытерла руки о передник, и
