сложились так, что птица стала похожа на наконечник громадного копья, направленного безошибочно на левый передний мыс. Конь едва поспевал за нею. Шелест игольчатых лап под его брюхом, потом отвесный обрыв с четкими уступами ступеней и обломки легкого мостка, переброшенного на островок, отделявшийся от массива суши во время прилива. Вогнутая верхушка конусообразного мыса была пестрой, словно ее забрызгали краской с кисточек Ардиени. По краям что-то настораживающе поблескивало.
Это место было миниатюрной копией Бирюзового Дола — радужная плошка не более тридцати шагов в поперечнике. И с какой-то сероватой дырой посередине.
Копь сложил крылья и следом за Гуен бережно опустил свою всадницу на многоцветный ковер. Не сходя с седла, она огляделась.
Пегая пелена, устилавшая впадину, оказалась безобидным мхом, а глинистая масса в середине — разрушенным свяничником; у солнечной стены был сооружен каменный навес из плитняка, в глубине которого виднелся нетронутый временем алтарь из белого камня, не загаженного ни плесенью, ни лишайником. Золотая фигурка свянича тускло мерцала в тени каменного козырька. Это место было священно, но не вызывало ни трепета, ни благоговения — здесь было просто тепло и покойно. Пушистый, завораживающий своей шелковистостью мох так и манил ступить на него босыми ногами, и, опустившись на него, можно было бы часами предаваться неспешным и несуетным мыслям. Но вот заниматься любовью здесь было бы просто неловко — уж слишком царственно и равнодушно взирало на гостей золотое жуковатое существо, забытое здесь много десятилетий назад.
— Спасибо, Гуен, — сказала мона Сэниа и, перегнувшись с седла, впервые рискнула погладить тугие белые перья.
Поздно вечером, когда, уложив малышей, мона Сэниа ожидала мужа, в притемненных спальных покоях зазвучал голос. Он то утихал до едва различимого шелеста, то резал ухо пронзительными металлическими нотами — так всегда бывает, когда звуки пересылает кто-то другой. Это было естественно Ких никогда не слыл виртуозом в области передачи голоса.
Поразило мону Сэниа другое — какая-то несвойственная Юргу потерянность.
— Мне придется немного задержаться… Ты понимаешь, это очень нужно…
— Что со Стаменом? — перебила она его.
— Со Стаменом? Со Стаменом все в порядке… То есть так же. Просто мне нужно слетать на космодром. Киху передали картинку по видеосвязи, он меня перебросит.
— Что…
— Сэнни, я не знаю, что будет. Вернусь — расскажу.
— Я сейчас возьму Юхани и буду рядом с тобой.
— Ох, только не это!
Она отшатнулась, точно ее ударили. С трудом разжала губы:
— Юрг, это… женщина?
— Да, да. О черт, все слова из головы вылетели… Юшку береги. Я скоро.
И — все. Тишина.
Она подняла с пола походный плащ, зябко закуталась. Впервые ее муж был в беде — и оттолкнул ее, когда она захотела встать рядом. Маленький кораблик, служивший им спальней, позволял сделать всего шесть шагов вперед — и столько же назад. Так она и металась, взад — вперед, налево — направо, точно жучок-водомерка на тихой заводи, пока в соседнем шатровом покое не раздался едва уловимый серебристый звон.
Сэниа замерла и вскинула голову — ее насторожила неопознаваемость этого мелодичного, совсем не опасного звука. Не оружие. И не посуда. Музыка?
Она выхватила из-под подушки маленький десинтор (на одной планете с крэгами жить — с оружием не расставаться!) и, загасив светильник, осторожно выглянула в соседнюю комнату — там, в плоской серебряной чаше, забытой на столе, наливалось живым свечением небольшое перламутровое яйцо, и жуки-фонарщики, не решаясь приблизиться, пугливо кружили над ним.
Юрг вернулся только к полудню — измотанный, растерянный и виноватый. Сразу прошел в детскую, даже не заметив Кукушонка, настороженно оберегающего свое яйцо, уселся прямо на пол возле колыбели, свесив руки между колен. Поматывая головой, словно пытаясь отогнать от себя кошмар прошедшей ночи, проговорил:
— Вернулась жена Стамена. — Мона Сэниа поняла, что он не в силах произнести: «мать Таиры». — Из марсианской кругосветки. Я не мог понимаешь, не мог, не имел морального права взвалить на Стамена ЭТО…
Она поняла, что значит «это» — Юрг не позволил Стамену пройти еще через одну муку — рассказ о гибели дочери. Принцесса не могла понять другого: что такое «моральное право», но почувствовала, что сейчас не время для расспросов. Командору и так досталось. Она опустилась рядом с ним на ковер, прижавшись щекой и теплым обручем офита к его руке.
— Сэнни, — прошептал он едва слышно, — что нам делать, чтобы уберечь нашего Юхани?..
Принцесса сама задавала себе этот вопрос тысячу тысяч раз, но сейчас, когда он с таким отчаянием прозвучал из уст мужа, чаша ее материнских страхов вдруг переполнилась.
— Мы найдем Светлячка, — твердо проговорила она, подняв на Юрга потемневшие до черноты глаза, — и после этого Юхани всегда и везде будет с нами — в путешествиях, сражениях, любой беде и опасности. Принц трех планет не должен расти под моей юбкой!
И Юрг даже не удивился. Только пробормотал:
— Так ведь сколько еще придется искать…
— Кукушонок снес яйцо. Птенец подрастет быстро, Пы уже сейчас ни о чем другом не говорит, кроме того, как будет с ним нянчиться. Сейчас они с Флейжем пух собирают для гнезда.
— Где место нашли?
— Гуен подсказала — на Левопередней.
— Надо будет посмотреть. Пригони нам с Харром по кобылке…
— Я отослала Харра назад, — быстро проговорила она, опуская глаза. Что-то утомили меня его шуточки. Остроумие, уместное в конюшне, но не возле колыбели нашего сына.
Ого! Это была речь королевской дочери.
— Как это — назад? — не понял Юрг. — На Тихри?
— Надеюсь. — Мона Сэниа вспомнила абстрактное болото и невольно поежилась. — У него будет возможность попутешествовать по незнакомым землям. Ты недоволен?
— Нехорошо. — Юрг потер подбородок. — Я же обещал ему свой меч!
— У него один из лучших мечей из моей оружейной!
— Я обещал — свой.
— Пусть будет так — я ему переброшу и твой тоже. И еще дюжину. Для Тихри это — несметное богатство. А сейчас займемся гнездом.
— Знаешь, а ведь мы так и не слушали его песен…
Яйцо росло не по дням, а по часам, и в перламутровых переливах его нежной, чуть тепловатой скорлупы все явственнее проступали голубые оттенки то ли отсветы летнего моря, притихшего у подножия скалистого островка, то ли память о пронзительной, унаследованной от отца синеве глаз маленькой Фирюзы. Пыметсу, бессменно обосновавшийся под каменным козырьком, то и дело подсовывал под него невесомую пену гагачьего пуха, доставляемую с птичьего базара неугомонным Флейжем. Так же неотлучно находились возле яйца еще два стража: Гуен и Кукушонок. Все трое ревниво поглядывали друг на друга, словно каждый из них чувствовал себя единоличным родителем будущего птенца. В неистовой преданности Пы принцесса не видела ничего удивительного: младший дружинник, туповатый и неповоротливый всюду, кроме поля боя, вызывал легкие, хотя и не всегда безобидные насмешки собратьев по оружию, и вот теперь ему именно ему! — было поручено дело первостепенной важности: выведать название той звезды, возле которой находилась родина Шоео.
Но Юргу, ежедневно навещавшему гнездовье и внимательно приглядывающемуся к сыну
