Три приятеля

обязательный химический торт в прозрачном пластиковом колпаке. И множество других продуктов, среди которых выделяется одинокое темно-коричневое с серым отливом куриное яйцо, неопрятное и неизвестно для чего всунутое в освещенный прилавок.

Забавно сидеть за столиком с тарелочкой салата и ста граммами водки, оплаченными грошовой суммой, названной нескладной буфетчицей, в глазах которой читаешь сомнение в своей платежеспособности. Но клиенту и в голову не придет такая собачья чушь. За угловым столиком сидит с негром некрасивая девица, явно негру не принадлежащая. Входят двое; вероятно, это шеф и его водитель. Шеф широкоплеч, широкие штаны спадают, образуя складки на ногах, длинное пальто с ремнем расстегнуто, ремень свисает ему под задницу. Что-то заказывают. Водка совершает свое действие – жалость выделяется, как при химической реакции.

Жалость разрушает и создает. Разрушает целостность личности и создает миражи. Например, мираж глубины души. Конечно, переживания могут быть достаточно глубокими, чтобы наложить на себя руки. Хотя Бог с ними, с переживаниями. Стакан пуст. Это уже второй стакан. Первый был пропущен в баре на центральной улице, где радио орет немелодичные молодежные песни с мерзейшим содержанием. В баре много народу. Буфетчица равнодушно наливает водку и кладет на тарелочку бутерброд с ветчиной и одну крабовую палочку, сделанную из неизвестной рыбы – раньше утверждалось, что из лучших сортов трески. С выпивкой и закуской можно было бы присесть куда-нибудь за столик, но все места заняты. Впрочем, есть свободный стол, но без стульев; стулья перенесли к соседнему столу, где тесно уселась компания молодых людей. В ней есть и девушки. Две. Одна из них притягивает взгляд. Так всегда бывает, в любой компании, где есть женщины, одна из них выделяется. Не всегда одна и та же. Пьют самую дешевую водку, по семь рублей за сто граммов.

Нельзя допускать надругательство над собственным организмом. Самая дорогая водка стоит двадцать рублей, и она плещется в стакане, пока нахожу местечко возле стены, на выступ которой можно установить тарелку и стакан. Отхлебываю и жую. В компании за столиком развивается веселье. Это знакомо. Самые приятные минуты. Вот водка закончилась, на тарелке остался обломанный кусок хлеба. Надо уходить. На улице слякоть, но уже начинает подмораживать. Весенний вечер. Можно идти по двум путям; и тут, и там есть куда заглянуть. Буриданова проблема. Иду себе и обнаруживаю неизвестное кафе. Оказывается, там надо сдавать куртку в гардероб. Две официантки с сомнением осматривают клиента и думают, что, пожалуй, клиент не решится отдать куртку. Это читается на лицах. Что правда, то правда. Плетусь в забегаловку с грилем. А теперь надо выходить и отсюда. Жизненный опыт говорит, что добавлять нельзя. Если бы выпил быстро, то мог бы и добавить, но жизнь научила, как правильно поступать.

Мы глотнем у тети Моти,
Цапля выпьет на болоте.
Виски пьют из горла в Глазго,
Пьют уже немало лет.
Ну а если пьете воду,
Значит, это диабет.

Припев:

Если тебе алкоголик имя,
Имя крепи делами своими.

Нищие вызывают жалость, и подавать нужно из-за жалости. Нищий, конечно, потом напьется, и, если дашь мало, он тебя еще и обматерит. Милостыня нужна тебе больше, чем ему. Жалость и умиление вызывают также дети и щенки. Вообще любые детеныши млекопитающих. Пришлось как-то читать, что именно для этого детеныш имеет округленные формы. Взрослые особи не гладкие, не пушистые. Жалости не вызывают, за исключением только одной особи. Для культивирования этого чувства возраст не играет роли. Оно, то есть чувство жалости, проявляется все сильнее с каждым глотком выпитого.

Да, жалость не конструктивна. Звать – не зовет. Но нужно понимать отличие двух семантических форм: часто произносится «жалко времени» или «жалко потраченных денег» и прочее, но это просто манера выразить некий анализ. Настоящая жалость имеет не аналитический характер, а химический. Алкоголь является катализатором этого процесса. Вообще жалость плохо изучена, вот о химии любви известно много, но это понятно: любовь – вещь нужная и для человека, и для общества. А жалость?

На этом текст кончался. Чуть ниже была еще строчка:

Анна Львовна испытала вдруг томление в грудях. В обеих.

Больше в файле ничего не было.

«Ну и нудятина, – подумал Леня, – все это, конечно, со мной было, все это, конечно, написал я. Надрался и написал. А зачем? Наверное, для восхищенных потомков. О Господи, только память забиваю».

Леня отправил файл в корзину, но работать не мог. Посидел еще пару минут, выключил компьютер и последовал примеру Стаса.

Разговор про Мишку

Коньяк был действительно хорош. Они оба сладко поспали, пробудившись только для плотной еды. На горячее Леня выбрал телятину, а Стас – большой ломоть лосося. Запили обед красным сухим вином неизвестного им наименования. Потом выпили кофе и еще немного красного сухого. Стас предложил снова подремать, но Лене спать уже не хотелось, и он затеял разговор:

– Как будем передвигаться?

– Ну как? Можно взять машину прямо в порту. – Стас помолчал. – А можно поехать на такси. Сегодня и завтра машина не нужна, а потом приедет Илга, тогда и решим.

– Значит, сразу едем в отель возле клиники. И к Ольге.

– Конечно. Дадим девке пирогов с вареньем, поглядим на ее мучения, может, наш приезд ее немного отвлечет.

– Да, достается Оле, – сказал Леня.

– Давай надеяться, что все это не напрасно.

– Давай.

– Кстати, – сказал Стас, – думал ли ты, что будет с девушкой потом? Предположим, что ее поставят на ноги. Будет более-менее нормально ходить. Привезем ее обратно. И что? Опять в ее жуткую конуру? Опять жить на грошовую пенсию? Да, может быть, и пенсии этой ей не видать после излечения.

– Погоди, – перебил его Леня, – я уже думал, но старался отогнать эти мысли подальше. Пусть вначале ей станет лучше, исправят кости, поставят на ноги. Тогда и придумаем. Что нам стоит, скажем, купить квартирку? Дать ей какую-нибудь простенькую работу?

– Замуж выдать, – продолжил Стас, – представляешь, девка нежная, целочка. Вот повезет подлецу. – Он помолчал. – Только бы в клинике все получилось. Кстати, может, тебе ее забрать? Ты для нее царь и бог.

– У меня сейчас Ирка есть.

– У тебя всегда кто-нибудь есть. Ира? Нет, это не для тебя. Тебе нужно поклонение. А Ирку оставь мужу. У нее своя жизнь, у тебя своя. Покувыркался в койке, остановись.

– Черт! Никогда не подозревал, что ты принял сан.

– Какой сан? – недоуменно загудел Стас.

– Откуда мне знать: священник, раввин, патер, что там еще есть?

– А-а-а! Я тебе серьезно говорю. Ты в паспорт давно не смотрел?

– Да знаю я. Возраст. Пора семью, детей. Ты и говоришь это потому, что Илга в положении. Хочешь и меня затащить в этот клуб.

– О! – Стас вздохнул. – Если человек – дубина, то это надолго.

– Обижаешь, начальник.

– Тебя обидишь. Ты сам кого хочешь… Да, вот еще что я хотел тебя спросить. Мишка много сделал для Оли, так?

– Не то слово, – ответил Леня.

– А ты хоть знаешь, сколько он получает?

– Все я знаю, – недовольно ответил Леня, – но как нам ему регулярно подкидывать, не знаю. Чтобы не обидеть, чтобы жена не пилила. Она на это дело мастер.

– А я придумал, – гордо прогудел Стас, – и ждал момента, чтобы об этом с тобой поговорить. Смотри. Надо договориться с Илгой, чтобы она начала приглашать Мишку на консультации. В Данию и сюда. И оплачивать, понял?

– О Боже. Стас, скажи, недоумки всегда крупные? Но, но, не дерись, не маши лапами. Ишь, сжал кулачонки! Пойми, по-настоящему на Западе нужны лишь единичные врачи из России.

– Ну, это я понимаю.

– Мишка, я думаю, здесь ни на хер никому не нужен. А если мы с тобой оплатим ему хоть одну консультацию, пусть даже через Илгу, то он все прекрасно поймет. В таком случае лучше просто дать ему денег.

– И что? Они с женой их истратят. Его дура сменит диван на что-нибудь кожаное, итальянское, с позолотой, и все – денег нет.

– Это ты напрасно. Она не дура. И Мишка тоже не дурак. Просто они такие люди. Они всегда бедные, им всегда не хватает. У меня очень незначительные потребности, у тебя – чуть больше, поскольку ты тратишься еще и на бензин. Это оттого, что нам не надо заботиться о быте. Как тебе это объяснить? Мы потенциально можем много, как, например, любой горожанин может хоть каждый день ходить в театр. Это вызывает зависть у сельского жителя. Вполне, может быть, обоснованную. Но правда заключается в том, что мы в театр ходим крайне редко.

– Да понял я. Ты, конечно, как всегда, прав. Но что же нам делать с Мишкой?

– Есть два способа, – ответил Леня. – Первый – это заставить его работать на себя. Частная практика и тому подобное. Но он очень советский, не получится. Я пробовал с ним говорить и понял, что нужного типа предприимчивости у него нет. Второй способ более перспективен. Однако он нуждается в тщательном анализе и в твоей помощи, точнее, в твоих связях.

– Говори, – заинтересовался Стас.

– Я имею в виду двигать его по служебной лестнице. Вначале сделать из него зама главврача, потом пусть защитит докторскую, потом протолкнуть его на главного. Если не здесь, то в какой-нибудь другой больнице. Есть и несколько иная разновидность карьеры. Всунуть его в медицинские начальники. Лучше всего директором департамента, на худой конец – его замом. В городе или области. Он войдет в номенклатуру. И пост главного у него в руках.

– Да, Леня, – загудел Стас прямо в ухо, – эта штука у тебя работает.

Он хотел ткнуть пальцем в Ленину голову, но тот ловко уклонился и заорал приглушенным голосом:

– Опять руки распускаешь! Можешь высказать свое восхищение вербально, то есть простыми русским словами.

– Могу. Ты самая умная, самая находчивая жопа!

– Мда. Напрасно я все-таки призывал тебя пользоваться речью, – с горечью произнес Леня, – нет, напрасно.

– Мы сделаем это так. – Стас просто не обратил внимания на Ленино выступление. – Мы устроим баньку с вице-губернатором или с самим. А может, отдельно