стенах, где слоняются призраки. — Он швырнул трубку на рычаг и вышел из комнаты.
Дверь в кабинет де Лилла была распахнута настежь, но самого де Лилла не было за письменным столом. Тернер нацарапал записку: «Зашел попрощаться. Прощайте. Алан Тернер». Рука его дрожала от гнева и унижения. Через вестибюль небольшими группами не спеша проходили сотрудники и исчезали за дверью на залитой солнцем улице: все направлялись в посольскую столовую, чтобы пообедать или перехватить бутерброд. У подъезда стоял «роллс-ройс» посла. Гонт что-то говорил шепотом Медоузу, стоя у двери, но при виде Тернера сразу умолк.
— Вот, — сказал он, протягивая Тернеру конверт. — Вот наш билет. — На лице у него было написано: отправляйтесь туда, откуда прибыли.
— Если вы готовы, я к вашим услугам, старина, — донесся голос Краба, как всегда, откуда-то из темного угла. — Вот он я!
Официантки в столовой были вышколенные, необычайно молчаливые, сдержанные. Краб заказал улиток, которые были, по его мнению, очень хороши. Они заняли столик в маленькой нише; на стене, унося мысли к нсгам и греховным соблазнам, висела гравюра в рамке: танцующие нимфы и пастухи.
— Вы были с ним в тот вечер в КЈльне. В тот вечер, когда он ввязался в драку.
— Нечто феноменальное, — сказал Краб. — Ей-богу. Вам разбавить водой? — спросил он и капнул по нескольку капель воды в каждый стакан — словно пролил скудные поминальные слезы над могилой трезвенника. — Не знаю, что на него нашло.
— А вы часто проводили с ним вечера? Краб неуверенно ухмыльнулся; они выпили.
— Это было пять лет назад, понимаете ли. У Мэри захворала мать, и она стала то и дело улетать к ней в Англию. А я оставался на положении, так сказать, соломенного вдовца.
— И вы стали время от времени сматываться из дома по вечерам вместе с Лео — выпить, подцепить девчонку, верно?
— Более или менее.
— В КЈльн?
— Обождите, старина, — сказал Краб. — Вы, черт возьми, прямо как следователь. — Он отхлебнул еще виски и, когда алкоголь разлился по жилам, поежился, словно плохой актер с запоздалой реакцией, — Господи! — сказал он. — Ну и денек. Господи!
— Ночные кабаки в КЈльне лучше, чем здесь?
— Здесь этого себе не позволишь, старина, — сказал Краб, нервно оглянувшись. — Или вам придется сначала напоить половину правительства. В Бонне надо быть чер товски осторожным. Чертовски осторожным, — без особой нужды повторил он и потряс головой для большей убедительности. — В КЈльне куда проще.
— И девчонки лучше?
— Я этим не занимаюсь, старина. Уже который год.
— Но Лео был до них охотник, верно?
— Он любит девчонок, — сказал Краб.
— Значит, в тот вечер вы отправились в КЈльн. Ваша жена была в Англии, и вы решили кутнуть вместе с Лео.
— Мы просто сидели за столиком. Выпивали, и все. — Он подкрепил свои слова жестом. — Лео рассказывал про армию: вспоминал, так сказать, былое. Странная штука. Он любил армию. Да, да, Лео ее любил. Ему надо было оставаться там, я так считаю. Но только они бы не оставили его: кадровым — ни за что! Ему не хватало дисциплины, я так считаю. Он же был мальчишка, в сущности. Как и я. А когда ты молод, тебе все нипочем. Это приходит позже. В Шерборне лупили меня как собаку. Жуть. Колоти ли почем зря — сунут голову в раковину и держат, а те, что постарше, чтоб им сдохнуть, молотят по спине. Но мне было наплевать тогда. Я думал, что такова жизнь. — Он тронул Тернера за руку. — Я ненавижу их теперь, старина, — прошептал он. — Я и не знал, что это сидит во мне. А потом вдруг вылезло наружу. Сейчас бы я мог перестрелять этих подонков за здорово живешь. Истинная правда.
— Вы встречали Лео, когда были в армии?
— Нет.
— Так откуда вы его знаете?
— Мы как-то столкнулись в Контрольной комиссии. В МЈнхенгладбахе. В четвертой группе.
— Это когда он работал по разбору претензий?
Огорошенный вопросом Тернера, Краб реагировал на него совершенно в духе того животного, с которым была созвучна его фамилия. Он весь съежился и, казалось, прямо на глазах начал обрастать незримым панцирем, под которым и замер, ожидая, пока минует опасность. Понурив голову, сгорбив спину, он поглядывал на Тернера краем розового глаза из-под полуопущенных век.
— Значит, вы выпивали и разговаривали?
— Да, помаленьку. Ждали, когда начнется кабаре. Я люблю хорошее кабаре. — Внезапно он принялся рассказывать абсолютно неправдоподобную историю о том, как он во Франкфурте во время последней конференции свободных демократов привел к себе какую-то девчонку. — Полное фиаско! — горделиво объявил он. — Чего она только не вытворяла, эта чертова мартышка, а у меня — просто никак.
Значит, драка разгорелась после кабаре?
— Нет, раньше. Возле стойки бара собралась компания немцев, — шумели, горланили песни. Лео это пришлось не по нутру. Он начал поглядывать на них. Начал рыть землю копытами. Потом вдруг крикнул официанту: «Zahlen», — счет. Так вот, ни с того ни с сего. И во всю глотку притом. Я ему говорю: «Эй, старина, что случилось?» А он ноль внимания. «Я еще не хочу уходить, — говорю я. — Сейчас выйдут девочки, хочу поглядеть». Как об стену горох. Официант приносит счет. Лео пробегает его глазами, лезет в карман и кладет на тарелку пуговицу.
— Какую пуговицу?
— Просто пуговицу. Вроде той, что официантка нашла тогда, на столике в вокзальном буфете. Обыкновенную дерьмовую пуговицу, деревянную, с двумя дырками. — В нем до сих пор кипело возмущение. — Какого черта, кто же это оплачивает счета пуговицами! Годится это? Я подумал было, что это забавы ради. Даже рассмеялся поначалу. «А где же все остальное, что было на ней надето?» — спросил я его. Я все считал, что он шутит. Только он и не думал шутить.
— Дальше.
— «Получите, — говорит он. — Сдачи не надо». И встает со стула как ни в чем не бывало. «Пошли отсюда, Микки, — говорит он. — Здесь воняет». Тут они и налетели на него. Боже милостивый! Фантастика! Я глазам своим не поверил. Подумать, что Лео такое может. Уложил троих, а четвертый сбежал. И тут кто-то как треснет его бутылкой по голове. Общая свалка. Прямо как где-нибудь в Ист-Энде. Он умел постоять за себя, ничего не скажешь. Но, в общем, они его одолели. Опрокинули спиной на стойку и давай обрабатывать. В жизни такого не видал. И все молча, никто ни слова. Без всяких там «будешь знать!» В полном молчании. Система. Очухались мы уже на улице. Лео стоял на четвереньках, а они подошли и дали ему еще раза два на прощание, а у меня прямо кишки выворачивало на мостовую.
— Упились?
— Какое к черту — трезв был, как монах. Мне дали пинка в живот, старина.
— Вам?
Голова у него вдруг отчаянно затряслась, и он, наклонившись, отхлебнул из стакана.
— Пытался выручить его, — пробормотал он. — Схватился с остальными, чтобы он мог удрать. Беда в том, — пояснил он, сделав основательный глоток, — что я уже не тот, каким был когда-то. А Прашко к тому времени и вовсе смотался. — Он хмыкнул. — Когда пуговица упала на тарелку, он был уже одной ногой за дверью. Он, верно, знал, как это бывает. Я его не виню.
— Прашко частенько наведывался туда? В ту пору? — спросил Тернер таким тоном, словно осведомлялся о старинном приятеле.
— Я тогда впервые увидел его, старина. И больше не встречал. У них с Лео после этого пошло врозь. Осуждать тоже не приходится — член парламента и всякое такое. Вредит положению.
— А вы потом как?
