навернул глушитель на верного «стечкина»и подвесил его между лопаток в пяти сантиметрах от воротника куртки. Осталось всего два часа до моей встречи с проводником, пройти предстояло немало. Да и на месте следовало быть пораньше (вдруг мой сайгонский друг приведет целую делегацию для моей торжественной встречи. Пожав, друг другу руки (вот уж не думал когда-либо о таком), мы не обмолвились ни одним словом напутствия или прощания.
Все уже было сказано, а произойдет оно или нет, один Христос или там Будда знает.
На этот раз я шел осторожно, обходя наиболее густые заросли — неловко как-то зеленому берету только что из госпиталя шататься по Сайгону в рваной форме, сержанты из военной полиции страсть как этого не любят. На условленное место я пришел примерно за полчаса до срока и облюбовал чудное место в развилке дерева, откуда открывался прекрасный вид на подходы с трех сторон метров на триста, с четвертой стороной дело обстояло хуже, но вполне приемлемо для первого выстрела.
Нужный человек тоже пришел раньше назначенного срока, внимательно обшарил взглядом близлежащие кусты и деревья. Место, как я уже говорил, было чудное — спрятаться неподалеку кому- нибудь из любопытных было бы весьма затруднительно. Мой визави, похоже, тоже остался доволен местом и уселся в расселину среди камней, почти слившись с окружающим ландшафтом. Он расположился почти подо мной, и я с гордостью отметил качество моей маскировки. Еще и еще раз я внимательно изучил каждый дециметр кустов, особенно с той стороны, откуда пришел вьетнамец.
Есть! На крошечную долю секунды в самой гуще зарослей блеснул маленький зайчик. За моим приятелем следили. Не знаю, кто и зачем, было ли это связано с предстоящей операцией — неважно. Важно было то, что место, выбранное мною, оказывалось теперь открытой ареной цирка, где мне вовсе не хотелось выступить в роли рыжего клоуна. Громким шепотом (хотя даже для фокусированного микрофона расстояние от ближайших зарослей далековато) я свирепо произнес по-русски, так как по договоренности должен был прийти вьетнамец с хорошим знанием русского языка: «Сиди и не шевелись. Медленно подними голову и взгляни вверх на большое дерево».
Он все понял, для начала повертел головой в разные стороны, потом лениво задрал ее вверх. Картина ему не понравилась — над его головой, метрах в десяти, правее и выше сидел на большом суку я и в левой руке у меня был пистолет с глушителем и в правой тоже. Он был профессионал, чтобы надолго задержать на мне свой взгляд и равнодушно отвернул голову в другую сторону.
— Ты шел один?
— Нет, меня прикрывали два человека, они должны были повернуть три километра назад и подойти к точке с разных сторон, не обнаруживая себя.
— У твоих приятелей был бинокль?
— Нет. Кроме оружия — ничего.
— Похоже, кто-то еще интересуется нами. Посиди еще полминуты, сделай вид, что встреча не состоялась и медленно возвращайся. Без меня, их будешь интересовать только ты. Но там может быть не один.
— Это правильно, там есть место, где одному не пройти.
— Тогда вперед, за меня не беспокойся, я буду рядом.
Вьетнамец встал и неторопливо отправился в обратную дорогу. Теперь передо мной стала шарада, ребус — как слезть с моего замечательного дерева незамеченным. Я решил ее самым простым путем — спрыгнул с закрытой от кустов стороны. Наверняка наблюдатель переключил свое внимание на вьетнамца (хорошо, если так) и мой маневр оказался незамеченным. Гадать на кофейной гуще было бесполезно, и я попер вправо, к ближайшим зарослям, чтобы первым успеть к началу представления. Изредка, прорываясь сквозь особенно густые заросли, я мысленно хвалил создателей одежды для зеленых беретов — порой она намертво зацеплялась за куст, но ни разу я не услышал подозрительного треска рвущейся ткани.
Весь в поту, царапинах, не говоря уже тысячах колючек, сидевших во всех частях моего тела, я выбрался на еле заметную тропку, по которой, я понял, прошли как минимум двое. Тигра камышовых зарослях услышишь раньше, чем вьетнамца, который не хочет, чтобы его услышали. Я не столько слухом, сколько зрением уловил скользящую тень — это двигался «мой» вьетнамец. Второй шел явно небрежно, более шумно, более нагло, как привыкший к безнаказанности злодей — пусть меня бояться! Выстрел я произвел точно по инструкции — пистолет держал обеими руками, совместил прицел с целью (в данном случае — месте чуть повыше уха) и плавно надавил спуск. Шипящий хлопок спугнул птичку, которая распевала где-то неподалеку. Зато сзади раздался звук, как будто паровоз сошел с рельсов. Я еще успел оглянуться, но только для того, чтобы увидеть, как на меня валится в прыжке здоровенная туша другого весьма солидной комплекции вьетнамца. Я лишь слегка успел дернуться в сторону, и это спасло мне жизнь — здоровенный кинжал вонзился в землю рядом с моей шеей. Начало мне не понравилось, так как второй рукой он успел так смазать мне по морде, что небо показалось мне самой маленькой овчинкой в мире. Я очень крепко выругался, и насколько хватило сил, скорее инстинктивно, чем сознательно, взмахнул все еще зажатым в руке пистолетом.
Длинный глушитель мешал использовать пистолет по прямому назначению, но в качестве увесистой дубинки он сработал отлично — туша свалилась с меня, и мы оба попытались встать на ноги. Я уже почти стоял и приподнимал ствол, как снова раздался шипящий звук выстрела с глушителем. Амбал рухнул без единого звука. «Мой» вьетнамец тоже знал, куда стрелять. Я пошарил в небольшом рюкзачке убитого, там был сильный бинокль, пачек вьетнамских сигарет, армейский полевой рацион и все. Потом мы взялись за второго — у него находка была поважнее — карта охранной зоны Сайгона и пунктиром проложен путь моего проводника. У пояса была рация, помощнее наших. Я включил ее на прием — тишина, попробовал переключить на передачу — загорелась контрольная лампочка, сигнализируя о почти полной разрядке аккумуляторов. Стоило призадуматься, когда он успел посадить батареи — передавая на пути промежуточные ориентиры или в конце, когда весь путь был ему уже известен?
Я угостил вьетнамца «Кэмелом», пожал руку. Все его приметы мне были хорошо известны, я их изучил еще сидя на дереве, он же придирчиво всматривался в шрамы на моем лице, в цвет глаз и, чтобы помочь ему, я задрал куртку и показал шрам на левом боку. Он, видимо, и без этих доказательств уже поверил мне, но теперь окончательно успокоился.
— Я — Павел.
— Я — Тханг.
Он был такой же Тханг, как я Паша, но это сейчас не имело никакого значения. Он достал свою уоки-токи и произнес одно коротенькое слово, которое я не сумел бы даже воспроизвести — нечто среднее между мяуканьем голодной сиамской кошки и открываемым шампанским.
— Подождем, — Тханг явно не страдал многословием. Чего-чего, а ждать здесь, во Вьетнаме, я научился, потому полностью переключился на продумывание каждого хода операции. О чем думал Тханг, не смог бы определить лучший психиатр мира — он просто застыл и не двинулся, пока в кустах совсем неподалеку не послышался голос какой-то пташки. Как он их различал по голосам, для меня оставалось загадкой — потревоженные было легкой перестрелкой в лесу, они снова завели свои трели. Чем эта отличалась от остальных — ума не приложу, но Тханг ответил чем-то подобным, и на свет божий из зарослей показались два пугала — вьетнамцы почти с головы до ног закамуфлированные настоящей травой. Мимо такого пройдешь, и даже захочется присесть на такой милый кустик зелененькой травки.
— Они останутся здесь прикрывать вертолет и пилота. Это несколько меняло мои первоначальные планы — надо было самому отвести этих неожиданных телохранителей, а то Энди задумает провести битву при Чаттануге и кто в ней победит, сказать трудно. Чертыхаясь, я снова побрел к вертолету и еще раз с гордостью оценил маскировку — вьетнамцы чуть ни носами воткнулись в могучие заросли лиан, бамбука и еще черт-те чего, названия которому я не знал, а ботанической энциклопедии у меня, как на грех, под рукой не было. Я был польщен, когда вьетнамцы со всех сторон обошли наше произведение искусства и восторженно цокали языками. Дополнительные цоканья у них вызвали два ручных пулемета, несколько автоматов с запасом патронов и парочка гранатометов с ящиком мин. Они даже благоговейно застыли внутри вертолета, увидев все эти несметные сокровища. Я же, как заправский Али-Баба, небрежно кивнул — пользуйтесь моей добротой, а на душе скребли кошки — что я здесь увижу, когда вернусь. Если вернусь…
На прощание я повторил последний вариант для Энди.
