Энди небрежно послал клерка проверить, как идет подготовка самолета и не пьян ли пилот — ему вовсе не хотелось погибать из-за какого-то алкаша в джунглях накануне грандиознейшей сделки. Клерк явно считал нас наркобоссами из Америки и спешил выполнить любое наше слово. Прохаживаясь по комнате, я машинально поднял трубку телефона. Пробежав рукой по кабелю, нащупал полуразрез. Энди тоже не терял времени. На какое-то время этот клуб отрезан от остального мира. Мы почти одновременно взглянули на часы. До срока оставалось девять минут. Мы вышли из конторы, бензозаправщик уже отъезжал от «Сессны», возле которой крутился человек, видимо пилот, а клерк бегом бежал нам навстречу. Еще на ходу он кричал, что все в порядке — и часа не прошло, как уже все сделано (уж очень ему хотелось получить тысячу зеленых). Энди с надменным и снисходительным видом вытащил вожделенную тысячу и вручил ее вспотевшему клерку.
— «Спасибо, дружище, я тебя не забуду».
Мы направились к самолету, я оглянулся и сделал приглашающий жест Тхангу, но он почему-то отрицательно помахал рукой. Почти шепотом я поведал об этом Энди, он оглянулся и ткнул пальцем назад. Где-то вдалеке заливались полицейские или военные сирены. Тханг махнул рукой, словно прощаясь с нами. Мы, не сговариваясь, повернули назад к воротам, но Тханг вновь энергично показал на самолет. Как признался потом Энди, в тот момент он ощущал себя предателем. Я чувствовал себя не лучше…
Местный пилот уже прогрел моторы и был готов к взлету. Клерк остался метрах в пятидесяти от самолета и, придерживая свою пижонскую соломенную шляпу, махал рукой так, словно провожал горячо любимого папашу-миллионера. «Сессна» имеет небольшую перегородку между кабиной и маленьким салоном, иллюминаторы которого по какой-то идиотской традиции прикрыты занавесками. Клерк не увидел сцены, мастерски разыгранной нами. Энди заявил, что он в прошлом тоже пилот и не прочь лететь в кабине, после чего бесцеремонно уселся в кресло второго пилота.
Тот начал было, что-то лепетать на ужасной смеси уж не знаю скольких языков, но было ясно, что ему это не нравится. Пришлось в этот интересный диспут вмешаться мне — металлический прут с резиновой оболочкой оборвал интереснейший диалог. Я осторожно выволок бессознательное тело пилота и аккуратно уложил на ковер салона, оставив место для посадки Тханга…
И тут мы услышали хорошо знакомую очередь из М — 60. Так вот что тащил Тханг чехле от гитары… Я выглянул из открытой дверцы салона: Полицейский автомобиль стоял поперек дороги и дымил, хотя открытого пламени еще не было, но скоро будет. Автомобиль перегородил дорогу армейским джипам (по моему с американцами) и представлял естественную защиту Тхангу, который залег за низеньким парапетом и чуть ли не полностью торчал над ним. Американцы действовали с методичностью профессионалов, слух о нас прошел по всей этой стране великой…
Они с двух сторон начали обходить уже горящую машину, и только густой дым мешал им действовать наверняка. Тханг понял это и стал отходить, огрызаясь на каждый выстрел короткой очередью. Но лента даже в М — 60 не бесконечна… Энди пошел на невозможное — вне полосы, прямо по полю он потащил «Сессну» поближе к ограде, которую можно было окрестить лишь символической. Тханг понял маневр Энди и, отстреливаясь из пистолета, рванулся зигзагами к самолету.
Вплотную к ограде Энди подойти не мог, земля была весьма изрытой и неровной — мы могли все вместе застрять там навсегда. Тхангу оставалось бежать не больше пятидесяти метров, как в дело вмешался клерк, который, наконец, сообразил, что происходит не совсем то, о чем он думал. Он бросился навстречу Тхангу и попытался остановить его, вцепившись в рубашку. Сегодня я могу только гадать — пожалел ли Тханг пулю для этого несчастного дурака, надеясь проскочить без помех, или у него уже не осталось ни одного патрона. Секундной задержки хватило морскому пехотинцу всадить в обоих длинную очередь. Одна из пуль попала Тхангу в голову, и я не смог уловить даже его последний взгляд…
Энди в кабине не видел всех перепитий и заботился об одном — не угодить в особенно глубокую рытвину и ни на секунду не останавливался. Когда он увидел мое лицо, то все понял. Я подтащил пилота к дверце салона и сбросил вниз — кажется удачно, шею он себе не сломал, а шишка на голове скоро пройдет.
Энди аккуратно, чтобы избежать любой случайности вырулил на дорожку. Выглянув в иллюминатор, я увидел джип, несущийся по полю в надежде перегородить полосу. Я еще я увидел Тханга, который так и остался лежать в объятьях этого придурковатого клерка. Как часто глупость одних приносит смерть многим…
Это была моя последняя мысль на земле, через секунду колеса «Сессны» оторвались от этой земли и самолетик понес нас в благословенный город Бангкок, для нас бывший в тот момент эквивалентом рая…
Бангкок, кажется воскресенье (а может и четверг), кафе с потрясающим стриптизом под шикарным названием «Золотые кобылы».
Не знаю, как Энди, но я пил не просыхая вторую неделю и сегодня, кажется, понял, что хватит — ни душа, ни тело больше такого издевательства над собой не выдержат. Я, конечно, умел выпить и довольно много, но превращаться в алкаша я все равно не смог бы. Сидел у меня внутри маленький предохранитель и сегодня он мне тихонько шепнул — стоп!
Я сидел у стойки и потягивал холодненькую кока-колу, ожидая Энди. Он вошел в этот вульгарный бар, словно герцог Эдинбургский решил посетить лондонский общественный туалет. Не буду упоминать о его костюме, тут нужен профессионал. Он подошел к стойке, потрепал меня по затылку (он все понимал без слов, этот чертов американец) и тоже заказал кока-колу. Отхлебнув приличный глоток и подставив лицо под ближайший вентилятор, он заговорил, даже не поворачивая лица.
— Вижу, ты закончил с этой глупостью, и надо решать, что будем делать дальше. С документами я все решил — никакой липы, все абсолютно законно и теперь пора подумать о бизнесе. Деньги у нас есть и выбор за нами.
Энди достал из своего ослепительного костюма довольно грязный сверток, и, не разворачивая, показал мне.
— Тханг предчувствовал смерть, он сам мне сказал об этом. У них это бывает часто, и передал эти деньги мне на нас двоих. Так что общих денег у нас может хватит на солидное дело…
— Энди, ты у нас бизнесмен и теперь мой боевой друг, хоть и встретились мы, как враги. Ты — американец, и как бы наша советская пропаганда не поливала ваш загнивающий капитализм, я знаю, что ты родился и живешь в свободной стране. Слышал я и о ваших мошенниках и маньяках, видел, какую подлую войну вы здесь ведете… Я прочел много книг американских писателей…
Ты все это лучше меня знаешь — что хорошо в твоей стране, а что плохо и это уже ваши трудности и проблемы, я не политик или философ, чтобы давать оценки твоей великой стране.
Моя страна — тоже великая и мы тоже великий народ. Я тебе говорил, что не философ и не могу объяснить, что с моей страной произошло. Знаю только, что за все годы, начиная с 1917 мы будем стыдиться и должны покаяться перед всем миром. Но я не верю, что в моей стране возможны перемены еще лет сто и я их не увижу. Но наиболее постыдная наша политика — «железный занавес». С моим отцом, он был географ, я облазил СССР от Камчатки до Бреста. Это здорово, такого не увидишь нигде больше. Но я хотел увидеть и другие страны, прочитать других писателей, увидеть другие фильмы… Но занавес был действительно железным, и через него могли проходить только наши партайгеноссе и их прихлебатели.
Еще мальчишкой я увидел фильм Жака Ива Кусто «В мире безмолвия»и написал ему письмо — возьмите меня к себе, я согласен сутками драить палубу и гальюны, но только возьмите меня в море, где растут кораллы, водятся диковинные рыбы и жуткие акулы. Я наивно полагал, что мое письмо уйдет дальше служебного ящика местного КГБ, и ждал ответа.
В кино я видел далекие и таинственные острова и страны и каждый раз понимал, что ни я, ни мои дети или внуки этого не смогут увидеть никогда. Какое страшное слово — никогда… Я мечтал даже не о море, а об Океане, с большой буквы. Когда я читал Стивенсона, Конрада или Сабатини, я попросту завидовал их героям, а когда я вновь и вновь перечитывал Хемингуэя — исходил завистью — почему этот
