фальшаков, имеющая познавательное, вряд ли эстетическое значенье... Ну, кто же станет любоваться экспонатами анатомического театра? Потому что здесь просматривается сама физиология творческого процесса, как, скажем, пищеварения или зачатия, что в свою очередь позволяет приблизительно смоделировать послезавтрашнее искусство, о котором эпоха так энергично хлопочет и кое-чего уже достигла. Имеется в виду хорошо налаженное художественное производство, раскрепощенное от ненавистного страданья, суеверий и темных страстей, служивших алфавитом и палитрой мастерам вчерашнего мира. Между тем не механической прочностью изделия, а только болью, этим золотым фондом памяти человеческой, обеспечивается долгое хождение этой высшей валюты. Теперь вы уже знаете, что здесь и следа нет ни одержимости авторской, ни его трагической судьбы, а лишь посредственное представление о них на колхозно-клубном уровне. Пани Юлии приходилось наблюдать играющих детей?.. Их бедные, восторгом прозрения напитанные клады из цветных стекляшек заслуживают большего почтения в мировом процессе, чем эти серые подражанья великим образцам. Не виню вашего напарника, когда по обычаю провинциальных самоучек он изображению с натуры предпочитает сдирать картинки с художественных открыток и сувенирных коробок... Правда, хорошая копия как убавленный на одно измерение подлинник вполне сгодится для употребления бедных!.. Но как же вы позволили ему переиначивать оригинал для пущей неузнаваемости подобно тому, как перекрашивали краденых лошадей в старину? Да я еще заприметил вдобавок кое-что составленное из нескольких полотен не только различных художников, но порою даже не из смежных эпох. И хотя ангелам по их ремеслу не положено вникать в суть щекотливых иногда поручений, что отразилось бы на их исполнительности, в данном случае отсутствие элементарного вкуса у вашего Дымкова наложило на ваши игрушки печать слишком уж беспросветного стилевого единства!
— Ну чего... чего вы вцепились как бешеный в мои несчастные игрушки? — ноготком царапая ткань локотника, почти на пределе раздраженья, отбивалась Юлия. — И при чем тут мой Дымков?.. В конце концов за все тут отвечаю я одна.
— Тогда вовсе непростительная оплошность! — головой покачивая, искусно потужил Сорокин. — Подобная гибридизация вряд ли уместна в искусстве, где она быстро привела бы к нейтрализации... нет, ко взаимоугашению спариваемых наследственных качеств. Ведь когда иной критик под видом беспощадного социального нетерпения требует от автора неких универсальных достоинств, то от вас то не секрет, что это делается с целью разрушения творческой среды, превращения ее в гумус для совсем иных культур! И было бы неэкономно, дорогая, класть в одну постель всех своих любовников, применяемых разумными леди в зависимости от погоды, сезона или настроения. Разумеется, пани Юлия поступала из лучших побуждений, но, как видите, получилось не совсем хорошо. Этим я не хочу сказать, что перед нами просто псевдохудожественный мусор... потому лишь не скажу, что имеется более точный термин, исключающий двоякое толкование, но за чрезмерную выразительность обычно в дискуссиях опускаемый. Нам необходимо сразу договориться насчет истинной ценности ваших коллекций, чтобы не повторяться впоследствии. Словом, сам я не поверю никакой сплетне, способной кинуть тень на девичью репутацию пани Юлии, но допускаю: уважаемый дедушка вторично скапутился бы при известии, чем пытались купить расположенье его любимой внучки... Я понимаю, всякое лекарство горькое, но потерпите... еще последний глоток!
Тут у него от сарказма запершило в пересохшем горле, но, едва потянувшись за минеральной водой на столике, Сорокин так же машинально, с рвотным отвращеньем в лице, куда-то за спину откинул руку. И хотя сказанного было вполне достаточно для унижения хозяйки, счел необходимым в небольшом послесловии представить ей свои пессимистические соображения насчет малой ликвидности обсуждаемого имущества. Благородней всего было бы чохом пожертвовать его проницательным картинным галереям, если бы согласились принять подобную липу и хреновину, на худой же конец раздать театрам в порядке высококачественной бутафории — без износу и с гарантией пожарной безопасности. С другой же стороны, барахла хватило бы и славу, и барыш соблюсти, в чем для такой красивой, симпатичной дамы охотно, не более как из десяти процентов, постарался бы один его знакомый, молодой и тоже обаятельный человек, если за руками зорче следить. По бродячей легенде именно он, бывший студент многих учебных заведений, восходящая звезда черного рынка и надежда мирового капитализма, некто Гриша Пиджаковский, ухитрился сбыть за границу малую, банкетную корону покойного русского императора. Обладая солидной клиентурой среди зажиточных слоев населения, в особенности хозяйственников с их возрастающим спросом на любые валютные емкости для размещения похищаемых средств, Гриша запросто и в кратчайший срок провернул бы самые монументальные здешние неликвиды вроде давешних ассирийских быков, тем более что по телефону шутил на днях, будто по случаю приобретает средней мощности подъемный кран для погрузки крупногабаритных ценностей. Но для выяснения первоочередности в продаже пришлось бы допустить в святилище всю его артельную ораву, и тогда самый фактор изобилия безмерно удешевил бы в глазах сбытчиков предлагаемый товар. Было также мельком, сквозь зубы, упомянуто о подозрительной удачливости Пиджаковского в его коммерческих начинаниях. Слишком легко было влипнуть в заправскую уголовщину по статье за утайку пусть мнимых богатств, зато валютного профиля от социалистического государства, а уж следователи не преминут связать дело с классовой принадлежностью владелицы. Однако криминал его сразу опровергнется даже поверхностной экспертизой, да и сверхъестественное происхождение подземного клада, казалось бы, исключало повод для судебного преследования, потому что чудо в следственной практике не может котироваться в качестве юридического аргумента... Тем не менее обнаруженное при обыске изобилие подложных предметов, могущих стать орудием многократного недобросовестного применения, дает обществу основание выступить на защиту граждан, потенциальных объектов мошенничества, что диктуется предупредительным духом социалистического правосудия, ярко проявившимся в те годы. При всей неизбежности ошибок именно такое научно-методическое прогнозированье позволяло иссекать зло, политическое в особенности, задолго до появления его в зародыше — тем беспощаднее, разумеется, что однажды причиненная кому-то обычно непрощаемая несправедливость сама по себе через боль, гнев и ненависть становится источником преступлений. В данном случае, подчеркнул Сорокин, направленное к обману несведущих лиц напоминательное сходство полотен со знаменитыми оригиналами да еще сопровожденное заведомо поддельной, потому что посмертной авторской подписью, работающей как ложное удостоверительное клеймо или такая же печать, и вряд ли способное умножить эстетическое наслажденье собственника, указывает на своевременность судебного преследования — на лету остановить уже с ножом, так сказать, занесенную руку. Правда, добровольное признание своего соучастия в темной махинации смягчило бы следователя, но самое совершение ее способом, не предусмотренным в своде законов, лишь подтолкнуло бы его на дальнейший, чисто философский розыск с обязательным задержанием подозреваемого в идеологической диверсии до выяснения истины. Гораздо проще было бы пустить в продажу одни рамы, весьма дефицитный товар по тому времени, потому что вся индустрия почти целиком пущена была на тяжелую промышленность. И конечно, не требуя доказательств достоверности, они встретили бы соответственный спрос на рынке, но сложная процедура вылущиванья заключенной в них шелухи, вряд ли осуществимая и с помощью ацетиленовой горелки, крайне удорожила бы продукцию... — Так путем иронических иносказаний подгонял свою приятельницу режиссер Сорокин все к тому же и якобы единственному выходу из ее каменной мышеловки.
До крови закусив губку, хоть и с безоблачным лицом, Юлия слушала суровое сорокинское послесловие, где встречались и более колкие метафоры. По ее позднейшему признанью, сорвавшемуся в роковую минуту, когда приводился в исполнение только что изложенный Сорокиным план ликвидации мнимых сокровищ, у ней осталось гадкое ощущенье, словно ее прополоскали в помойном ведре. Даже пыталась улыбаться безгневно, пока не сорвалась... Никто еще не смел так разговаривать с нею. Однако переполняющей каплей послужило дружеское предупреждение режиссера от излишнего доверия к Пиджаковскому, так как с его жгучей внешностью и каскадным красноречием этот типичный продавец пустоты в нарядной упаковке не упускает малейшей возможности подкрепить свою репутацию самого скоростного совратителя. «Не от ревности... единственно о вашем здоровье хлопочу!» В последовавшем затем словесном залпе режиссер Сорокин именовался выскочкой и зазнайкой, оборотнем и почему-то мономахом, даже чуть ли не беглецом из древнего отчего дома; также имелись там нелестные сравненья из мира животных. Несчастному прокурору ставилось в вину, что подписывал позорную, чисто славянофильскую петицию о сохранении туземной архитектурной ветоши, а судя по газетной хронике, собирается ставить фильм по вульгарной сказке Аленушка и, видимо, с участием той синей плюшевой
