прошлую поездку туда же, перед спуском в подземную часть, хозяйка потчевала его сластями невыясненного происхождения в гостиной с французскими гобеленами... Но сперва кое-какие предварительные сведения, прояснившиеся у режиссера Сорокина перед очередным испытаньем.
Лишь теперь приоткрылось ему самому, сколь часто незначащая мелочь детства становится едва ли не главным фактором в созревании характера. Конечно, лишь вся совокупность дореволюционной действительности, благодаря обостренной в раннем возрасте впечатлительности нищих, могла дать такой разгон сорокинской карьере, тем не менее многое было им достигнуто в подсознательном стремлении ослепить Юлию блеском своих успехов, изгладить тот неблаговидный киевский поступок из памяти единственной свидетельницы, а заодно и собственной своей. Такая проницательная в ведомственных заседаньях, всякий раз на дозволенную глубину, мысль его приобретала исключительную верткость в присутствии данной приятельницы с ее жестокой привычкой не примечать умы и таланты вкруг себя. В точности уже не помнилось, о чем вдохновенно трепался он тогда в чаянии оправдать царственное приглашенье в тайну, зато сохранилось престранно-щекотное вкусовое впечатленье от поглощенных им тогда бисквитных штучек. Машинально, но с четко запомнившимся ему почти эротическим восторгом разрушения красоты, такие они были пышные и нарядные, он между делом съел их минимум полблюда, пока Юлия внимательнейше не покосилась на своего экспериментального гостя, по-видимому, интересуясь воздействием на его самочувствие, цвет лица, в особенности на пищеварительный тракт, — сама же под предлогом нездоровья даже не прикоснулась к своему угощенью. И вдруг через нестерпимо-яростное озаренье открылось прачкину сыну, что ни слова единого не уловила в тот раз из его жарких импровизаций, а все время через то овальное зеркало в золоченой раме, которое лишь теперь рассмотрел в воспоминанье, следила за его руками: сперва, как они нетерпеливо, возмещая детские лишенья, вылущивают очередное лакомство из гофрированной бумажки, и в последующей стадии — когда оно, полупрожеванное, через рот и горло поступает во внутренние емкости знаменитого режиссера Сорокина... Время было выходить из дому, а он, словно к полу пришитый, как и накануне в будке, с места сдвинуться не мог, пока гнев не перешел в спокойную решимость. Правда, вся романтическая пленительность сценарного замысла испарилась вдруг в его собственных глазах, но зато и устрашительной мистики приключения как не бывало. Отрезвлением своим, однако, был он обязан не столько доводам просвещения, как оскорбленному самолюбию своему. Таким образом, в иррациональные владения Юлии режиссер отправлялся с намерением накоротке, раз-два, дать бой чертовщине и заодно низвергнуть посмертную диктатуру Джузеппе.
Серая осенняя дымка стлалась в улицах после дневного ливня, за городом стало еще хуже. Видимость исчезла сразу за смотровым стеклом, и когда черный левиафан Юлии с могучим урчаньем взмыл в небо, то первые двадцать километров Сорокин поневоле поддался цепенящему гипнозу риска и волшебства, несмотря на все еще клокотавшую жажду реванша. Облачность была низкая, но чуть повыше стояла отличная погода. Сквозь рваные бегущие облака верхнего яруса прояснилась темная холодная синь небес с одинокими пока звездами, а в редеющем, внизу, луговом падымке уже сливались воедино поселки, перелески и прочая пейзажная мелочь. Правда, с убыстрением хода все приобрело неразборчивую струйчатость, так что внимание невольно обращалось к эфемерности людского существования. Никаких заминок не предвиделось, и настроенье у режиссера Сорокина окончательно наладилось. Не было сказано пока ни слова, и вот уже тягостным становилось дальнейшее молчанье, но Юлия все ждала — когда же ее пассажир приступит к обещанной теме, а тот не обнаруживал пока намеренья начать деловой разговор.
Некоторое время ушло на обсужденье курортных преимуществ балтийского взморья сравнительно с банальными красотами Кавказской ривьеры, засоренной толпами отдыхающих тружеников сельского хозяйства и тяжелой промышленности. Юлия соглашалась кивками, что по мере переуплотнения райских уголков возник естественный культ пустыножительства на базе самообслуживанья и гелиотехники, — возникшее было разногласие в оценке демократического соседства под гармонь — сравнительно с неодолимой таежной мошкарой тут же разрешилось в пользу последней. Потом Сорокин тоном участия справился и о премного уважаемом покровителе Юлии, которого он по ее вине так и не успел посмотреть:
— Столько о нем трепались на Москве, и вдруг порвалось. Он что, помер, пропал, завалился куда- нибудь в дальнюю преисподнюю по своим дра-конским обязанностям?
— Отстаете от событий, Женя. Он просто иссяк без предупрежденья даже. Хотя и уверял, что осталось на донышке, но я убеждена в окончательной атрофии чуда.
— Итак, ангел не оправдал возлагаемых надежд на манер ярмарочного чертика. Пшик, и на ладони остается одна гуттаперчевая кожица.
— Но занятно, что окончательно я убедилась в его ангельстве, лишь когда застала его в такой прострации. Нет, это не человеческое исчадие. Даже на погребальную церемонию не заявился, хотя ему-то и полагалось бы!
Через зеркальце перед собою Сорокин увидел, как презрительно сузились ее губы. Не было высказано прямых обвинений в адрес Дымкова, но читалось между слов, что, и не питая особых родственных чувств к покойному Дюрсо, все же осуждает серое неблагодарное существо, если не прямого самозванца, не предотвратившего катастрофу с собственным благодетелем, который вознес его на рубеж почти всемирной славы.
— Не удивился бы, если бы весьма неясный мне господин ангел вовлек старика в какую-нибудь политическую авантюру с последствиями для вас самой! — обмолвился проницательный Сорокин и покосился сквозь запотелое стекло за борт машины, в стремительный мрак внизу с прочерками вечерних огней. — Скажите, пани Юлию не тревожит предчувствие, что сейчас мы с нею вспыхнем на метеоритной скорости? Было бы занятно прочесть про себя в некрологе, что в отличие от сгорающих на работе тружеников режиссер Сорокин сгорел звездочкой на ночном небосклоне...
В свете одного памятного эпизода не слишком шикарная хохма с головой выдавала психофизическое состояние пассажира.
— Я поняла вас, Женя, но, право же, у меня все предусмотрено. Сердитое железное корыто, где вы сидите, надежно, как кружение планет!
Высокомерной шуткой она сослалась на отсутствие каких-либо исторических сведений о дорожных авариях у ведьм; подразумевалось, что и средневековую метлу постигла техническая модернизация, подобно всему на свете.
— Конечно, гарантия безопасности должна входить в конструкцию любого чуда, — продолжал настаивать пассажир, — без чего оно выглядело бы капканом с наживкой. Но как видно, гарантия теперь уж слишком не обеспеченная!
Заметая след, он выразил сочувствие пани Юлии, которая отныне должна обходиться без усердного, постоянно при дворе, исполнителя своих капризов. При внезапном лишении привычных благ так легко совершить легкомысленный поступок, который оплачивается потом всю жизнь. Свое суждение он тотчас распространил на всю цивилизацию:
— При нынешней избалованности человечества, — сказал он, — мало-мальски неосторожное повреждение коммунальных удобств может стать гамбитом катаклизма с дневными разбоями и моровой язвой сперва и — обыкновенным каннибальством ближе к развязке.
— Нет-нет, не виляйте, Женя!.. Крепче держитесь за мой плащ и не бойтесь. Пока вы со мною, вам ничего не грозит. Кроме того, не надо загружать мои бедные извилины своей ученостью и потом... Что такое гамбит?
Впрочем, она согласилась, что ей не мешало бы заблаговременно взять у ангела немножко его волшебных способностей про запас, на мелкие расходы. Тогда Сорокин напомнил ей, как плохо кончилась подобная затея с одной старушкой, пожелавшей стать владычицей морскою. В ответ Юлия указала собеседнику, что он непростительно для режиссера с воображением упускает из виду разницу ситуаций, возраст просительниц и — какие только всемирные делишки не улаживаются в аудиенциях наедине, без посредников. Начиналась обычная у них безобидная пикировка, причем Юлия не преминула уколоть собеседника прозрачным упреком, что своими мрачными предсказаньями, из личных некрасивых побуждений, омрачает радость их долгожданной встречи.
Тому оставалось только защищаться:
