– Н-нет… Только чтобы спасти. Своих. Мать, отец, сес…тра…
– А Ягода? Кто предал Ягоду? Тоже ты?
– Ее свекровь. Мать ее мужа… Бабка ее сына… Осот!
И он умер с моим именем на устах. Не то моим, не то моего деда.
– Йолльцы взяли в заложники его семью.
– Потому что ты и твой дед продолжали убивать людей.
– Йолльцев.
– Людей!
Все, что мы смогли сделать для бывшего Усача – перенести его тело на обочину дороги. Чтобы родственники могли забрать его и отнести в поселок.
– Йолльцы взяли в заложники его семью! Невинных!
– А те, кого вы убивали – чем они были виноваты?
– Они пришли на нашу землю непрошеными.
– Они спасли тысячи жизней! Одни только эпидемии красной чумы…
– Лучше чума, чем нашествие!
Снова был рассвет. И снова я встречал его рядом с магом. И мне совсем не хотелось спать – только мир вокруг стал прозрачным и звонким, как сахарный домик на палочке.
Вокруг лежали холмы – каменистые, кое-где поросшие желтой травой. Небо к утру полностью заволокло пеленой, начинался дождь. Аррф взял под уздцы свою нелюдь. Погладил по морде, будто ища сочувствия. Жеребец ткнулся ему в щеку, едва не сбив с ног.
– Он тебя понимает?
– Да.
– А ты ездишь на нем верхом и бьешь плеткой?
– Я никогда не бью его плеткой!
– А другие бьют?
– Тебе не понять, – сказал он безнадежно. Из его воспаленных глаз катились слезы. Он их даже не смахивал.
– Скажи, – начал я. – То, что он говорил… Он, мол, не убивал тогда йолльцев, а только делал вид… Неужели это правда?
Аррф кивнул. Я перевел взгляд на немолодого, грузного, мертвого человека, лежащего на голых камнях, на обочине.
– Зачем же он… ходил с нами? Мог ведь отказаться?
– Мог ли?
– Да… Его сочли бы трусом. Но его никто бы и пальцем… Зачем он это делал? Зачем бегал за нами? Еще боялся опоздать…
Дождь полил сильнее.
– Далеко ближайший поселок? – отрешенно спросил маг.
– Ближайший поселок – Холмы… Здесь место дикое, неплодородное, никто не селится.
– Крикун… то есть Усач… не убивал барона, – сказал Аррф. – Это значит… что в Холмах живет еще один тайный веснар. Сколько вас?
Я ухмыльнулся:
– Это Цветущая, мясоед. Это земля, принадлежащая веснарам.
Родник нашелся в часе пешей ходьбы от места гибели Усача. Круглое озерцо, обложенное белыми камушками. Источник – ключ, облачко глины на дне, – и сток, размывающий склон, без следа исчезающий в глубоченных земных трещинах.
Мы напились сами и дали напиться лошадям. Они едва касались мордами прозрачной водной поверхности и фыркали почти как люди.
– А ты в самом деле работал в конторе «Фолс»? – ни с того ни с сего спросил Аррф.
– Я и сейчас там работаю… Пока жив.
– Торговец?
– Нотариус, немного архитектор. Оцениваю старые здания… Оценивал.
Дождь прекратился и снова пошел. По поверхности озерца расходились круги, пересекаясь, образовывая орнамент. Ни маг, ни я не сдвинулись с места. Лошади стояли под дождем, покорно опустив головы.
Дождь хлынул, как из ведра. Озерцо захлебнулось. Сток превратился в ручей, трещины переполнились. Размывая землю и глину, вода устремилась вниз, к дороге – грязный, пенистый поток.
Я сунул руку в карман куртки. Полпригоршни разных семян и еловая шишка. Я вывернул подкладку, вытряхивая семена, песчинки и давно засохшие крошки.
Оглядел каменистую пустыню вокруг. Островки жесткой травы… Колючие кусты…
– Что ты делаешь?!
Мне уже было все равно.
В рост. В жизнь. В смерть и снова в жизнь. В складках голой земли, в трещинах хранились семена и споры, занесенные ветром, невесть как сюда попавшие. Почка здесь была скудной, зато воды – сейчас – хватало.
Из разбухшей глины выстрелили первые ростки. Трава, вездесущий осот, еловые побеги. Акация. Подорожник. Рожь. Лезут и лезут, раздвигая глину, и вот в зеленых зарослях распускаются первые цветы – маки. Роняют листья, превращаясь в круглые коробочки, трескаются, вываливая новую порцию семян…
Я забыл о присутствии Аррфа.
Дождь бил по белым шапкам одуванчиков, но они все равно разлетались и проникали, шаг за шагом, все дальше и дальше, на соседние склоны. Увядали, возрождались, желтели, белели, разлетались и возрождались опять. Мелкие приземистые елочки водили корнями в поисках опоры. Рвалась к небу сосна, созревали шишки. Трава поднималась почти по колено, блеклая из-за недостатка солнца, но упругая и жесткая. Склоны вокруг то наливались алым цветом маков, то бледнели, покрываясь белыми одуванчиками, вспыхивали ярко-желтым, переходящим в красный, и снова зеленели. А потом вступили васильки, и будто в ответ им на посветлевшем небе вспыхнули ярко-синие, чистые прогалины…
Дождь прекратился. Вышло солнце. Я сидел в траве на берегу источника-озерца, а вокруг буйно, надрывно, с невозможной яркостью цвели холмы.
Елки сплелись корнями, преграждая путь оврагу.
И стояла тишина.
Кони, отойдя в сторонку, ели траву, глубоко погрузив морды в зеленое море. Аррф сидел ко мне спиной, сидел на земле, обеими руками вцепившись в листья подорожника.
– Извини, – сказал я. – Просто не удержался… напоследок.
Он не желал оборачиваться. Не хотел смотреть на меня.
– Поедем, – сказал я. – Ведь мы на пороге смерти, мясоед. И мы до сих пор не знаем, кто убил барона.
Маг молчал.
– Аррф?
Он помотал головой, не оборачиваясь.
Он молчал всю дорогу обратно. Мы ехали то шагом, ты рысью, меня мутило. Аррф молчал.
– Я говорил тебе – это не дар смерти. Это дар жизни…
Он молчал. У него подергивался уголок века.
Я думал о Крикуне… об Усаче, которого мы оставили на обочине. Которого, вольно или невольно, погубили. О веснаре, который стоял рядом с нами на тех холмах, но ни разу не убил ни одного врага. Как мы не заметили? Как мы с дедом могли не заметить, что он ничего не делает?!
Пусть мне, мальчишке, и не дано было этого понять. А дед? Впрочем, разве дед был убийцей со стажем? Мы стояли на холме, на нас шла армия, и мы думали только о том, чтобы остановить ее. Чтобы эти вооруженные люди никогда не добрались до Светлых Холмов. А Усач, выходит, тогда боялся убивать…
Боялся за свои корни?
Смотрел, как убивает семилетний мальчишка, и просто стоял рядом?
– Застава, – хрипло сказал Аррф.
– Что?
– Я вижу заставу. Мы почти приехали.
На въезде в поселок нас встретила черноволосая Роза. Рядом с ней, понурившись, втянув голову в плечи, стоял Кноф – тот самый подросток, что показал мне язык на станции «Светлые Холмы».
Я сошел – почти свалился – с седла. Никогда в жизни больше не буду офорлом… Впрочем, жизни моей осталось совсем чуть-чуть.
– Сын вернулся, – голос Розы позвякивал от напряжения. – И хочет сказать господину магу… Что ты хочешь сказать, Кноф?
– Я не убивал отца, – проговорил мальчишка голосом крупного хриплого петуха. – Я… уехал. Потом передумал. Спрыгнул с поезда за поворотом… И я видел, с кем он встречался в лесу.
– С кем? – наши с Аррфом голоса слились в один.
– С Горицветкой, – выдавил мальчишка. – Девка тут есть такая. Он ей ожерелье подарил!
Горицветке было семнадцать лет. Длинный патлатый Кноф влюбился в нее так сильно, что даже временами ненавидел.
Она над ним смеялась. Считала сопляком. Когда он однажды подстерег ее у колодца поздно вечером, в темноте, и предложил, может быть, слишком грубо, свою любовь – она ударила его коромыслом по уху. Разозлившись, он намотал ее косу на кулак, но девчонка стала кричать, и он ушел.
Он был барон по крови. Барон и наполовину йоллец, господин. Он готов был пойти к отцу и потребовать, чтобы эту дрянь отдали за него – прямо сейчас, насильно, пусть и без приданого. Ну и что, что Кнофу пятнадцать лет! Он еще в тринадцать стал мужчиной, и о его мужской силе шептались девки в поселке.
Он удержался и не пошел к отцу. И, как оказалось позже, правильно сделал. Потому что не успело его распухшее ухо вернуть нормальную форму, как у
