— А где ваша сестренка? — спросил я.
— Рыцарь Като, жестокий рыцарь Като похитил ее.
Только он назвал это имя, в воздухе сразу похолодало. Огромный подсолнух в саду увял, а крылья у бабочек отвалились. Никогда они уже не смогут летать. А я почувствовал, что боюсь рыцаря Като, просто ужасно боюсь.
Я протянул Йри серебряную ложечку, но он сказал:
— Возьми себе ложечку нашей сестренки. Ей она больше не понадобится; раз ты нашел ее, она твоя.
Услыхав, что их сестренке ложечка больше не понадобится, малыши заревели.
Но мы снова затеяли игры и старались не думать о грустных вещах. Ложечку я сунул в карман и позабыл о ней.
День клонился к вечеру, стало смеркаться. Тогда Йри, таинственно подмигнув малышам, сказал:
— Пора!
Все уселись на краю колодца, мы с Юм-Юмом тоже сели рядом.
— Тише! — прошептал Йри.
Мы сидели молча и ждали. Меж вековых деревьев быстро сгущались тени. Домик Йри погружался в таинственный полумрак.
Казалось, что-то серое, таинственное, древнее окружает со всех сторон домик, деревья, колодец, по краям которого мы примостились.
— Помолчим! — прошептал Йри, хотя никто из нас и рта не открывал.
Мы еще немного помолчали. Меж деревьев становилось все сумрачнее, все темнее. Было совсем тихо. Я ничего не слышал.
Но вот раздались какие-то звуки. Правда, правда, в колодце послышался чей-то шепот. Какой-то странный, ни на что не похожий голос нашептывал сказки. То были никому не ведомые сказки, самые прекрасные в мире. Ничего я так не люблю, как слушать сказки. Я улегся животом на край колодца, чтоб не пропустить ни словечка. Иногда голос начинал напевать — то были чудесные, диковинные песни.
— Что это за колодец? — спросил я Йри.
— Колодец, до краев полный сказок и песен, вот все, что я знаю, — ответил Йри. — Колодец забытых сказок и песен, которые в стародавние времена славились во всем свете. А теперь они забыты, и только колодец-сказочник хранит их в своей памяти.
Долго мы так сидели. Темнота все сгущалась меж деревьев, а голос становился все тише и тише, пока совсем не смолк.
Далеко в зеленой роще заржала Мирамис. Она напомнила мне, что пора возвращаться домой к отцу.
— Прощай, Йри, прощай, Минонна-Нель, прощайте, малыши! — сказал я.
— Прощай, Мио, прощай, Юм-Юм! — ответил Йри. — Приезжайте к нам еще.
— Конечно, приедем! — пообещал я.
Мы пошли к Мирамис, взобрались ей на спину и помчались домой. Мрак поредел: на небе взошла луна, осветила зеленые рощи, и деревья засеребрились, точь-в-точь как тополя в отцовском саду.
Мы подъехали к мосту Утреннего Сияния, но я с трудом узнал его. То был совсем другой мост, он словно был выткан из серебряных лучей.
— Ночью мост и называется иначе, — сказал Юм-Юм.
— Как же он называется ночью? — спросил я.
— Мост Лунного Сияния, — ответил Юм-Юм.
Мы скакали по мосту Лунного Сияния, который вот-вот должны были развести часовые. Мы видели костры, зажженные пастухами на Острове Зеленых Лугов. Отсюда они выглядели маленькими огоньками. Весь Мир был погружен в тишину, и только копыта Мирамис грохотали по мосту. При свете луны Мирамис казалась призрачной лошадью, а грива ее не золотой, а серебряной.
Я вспомнил колодец-сказочник и сказки, которые слышал. Особенно мне понравилась одна, она начиналась так: «Жил-был на свете королевич. Однажды в лунную ночь оседлал он коня и отправился странствовать». Вот здорово! И я бы мог стать героем сказки! Я ведь тоже королевский сын!
Все ближе и ближе Остров Зеленых Лугов, копыта Мирамис грохочут как гром. Я все время думаю об этой сказке, она кажется мне такой прекрасной: «Жил-был королевич. Однажды в лунную ночь оседлал он коня и отправился странствовать. Вот скачет он Дремучим Лесом…»
Вот скачет он Дремучим Лесом…
Когда я еще жил у дяди Сикстена и тети Эдли, я частенько брал в библиотеке сказки. Но тетя Эдля терпеть этого не могла.
— Опять уткнулся носом в книгу! — ворчала она. — Вот потому ты такой заморыш, такой бледный и несчастный, что не бываешь на воздухе, как другие дети!
Я-то бывал на воздухе — почти все время торчал на улице. Но тете Эдле и дяде Сикстену, верно, больше всего хотелось, чтоб я вовсе не возвращался домой. Теперь они небось рады: ведь я никогда не вернусь к ним.
Читать я мог только по вечерам, да и то урывками, и бледный был вовсе не поэтому. Посмотрела бы тетя Эдля, как я окреп и вырос, каким стал смуглым и здоровым.
Окажись я на Упландсгатан, я бы мог запросто вздуть Янне одной рукой, но я все равно не стал бы этого делать — просто не хочу.
Интересно, что сказала бы тетя Эдля, если б услыхала про колодец, который нашептывает по вечерам сказки, если б узнала, что вовсе незачем сидеть на одном месте, уткнувшись носом в книги, а можно прямо на свежем воздухе слушать сколько хочешь сказок. Может, это понравилось бы даже тете Эдле, хотя она, по правде сказать, никогда не бывает довольна.
«Жил-был королевич. Однажды в лунную ночь оседлал он коня и отправился странствовать. Вот скачет он Дремучим Лесом…»
Так нашептывал колодец, и я не мог забыть его слов. Казалось, колодец рассказал эту сказку неспроста. Вдруг я и есть тот самый королевич, который скакал Дремучим Лесом и которому снова предстоит совершить этот путь?
Я спросил отца, не знает ли он, где Дремучий Лес. Конечно, он знал.
— Дремучий Лес в Стране Загорной, — сказал он. И до чего ж печально звучал его голос. — Зачем он тебе, Мио, мой Мио?
— Хочу побывать там нынче ночью, как взойдет луна, — отвечал я.
Мой отец, пораженный, взглянул на меня.
— Вот как! Уже нынче? — сказал он, и голос его зазвучал еще печальней.
— Может, ты против? — спросил я. — Может, ты будешь беспокоиться, если я уйду из дома и поскачу ночью в Дремучий Лес?
Отец покачал головой.
— Нет, — ответил он, — лес, мирно спящий при свете луны, никому не причинит зла.
Потом отец замолчал и сел, обхватив голову руками, — видно было, что он погрузился в раздумье. Обняв его за плечи, я сказал:
— Хочешь, я останусь дома, с тобой?
Он долго смотрел на меня; глаза его были печальны.
— Нет, Мио, мой Мио! Ты не останешься. Луна уже взошла, и Дремучий Лес ждет тебя.
— А ты и вправду ничуть не горюешь? — спросил я.
— Вправду, — ответил он, погладив меня по голове.
Тогда я побежал спросить Юм-Юма, не поедет ли он со мной в Дремучий Лес. Но отец тотчас окликнул меня:
