заявил, что Россия очень заинтересована в итальянских инвестициях…»
Кева бросил напарнику:
– Стой у двери.
Сам прошел в комнату.
На комоде полыхает, разговаривает телевизор. Дверца платяного шкафа распахнута. На диване валяется пара впопыхах брошенных платьев, перекрученные колготки, коробка с туфлями. Полное ощущение того, что отсюда спешно эвакуировались. Спасались бегством.
Кева раздраженно щелкнул пультом телевизора. Наконец-то стало тихо.
Прошел на кухню – в коридоре покорно переминался с ноги на ногу охранник.
На кухне сразу заметил у стены пластмассовую, дочиста вылизанную плошку. Рядом – блюдечко с водой. Открыл холодильник. Сразу бросилась в глаза баночка с кошачьим кормом «Муркас».
Кева достал початую банку. Позвал: «Кис-кис-кис-кис…»
Квартира оставалась столь же тихой и нежилой, как и три минуты назад.
– Здесь жил кошак, – подумал вслух Кева (его тяготила мертвая тишина квартиры). – Теперь кота – нет.
Внизу, выйдя на улицу из Юлиного подъезда, Кева спросил у виновато уменьшившегося в размерах неудачливого охранника:
– Козу только слушали? Или писали – тоже?
– Записывали… – промямлил стремщик.
– Сколько часов записи хранится?
– Двадцать четыре последних, – торопливо ответил «следопыт».
– У вас они есть?
– Да. В машине.
В «девяносто девятую», стоявшую у подъезда, уселись в ином порядке:
Кева на переднее пассажирское сиденье, охранник – на заднее.
– Когда последний раз слышали дырку? – резко спросил Кева.
Передний полуобернулся, переглянулся с задним.
– Вынь ты наушник, – ласково посоветовал ему Кева. – Оглохнешь. И запись останови.
«Семафор» послушно вытащил наушник, выключил магнитофон.
Задний виновато проговорил:
– Ровно в семь утра включили телевизор…
– Та-ак, – ласково поощрил Кева. – Хорошо. А телку-то вы слышали?
Охранники опять переглянулись.
– Кряхтение? Звонки? Бульканье? Чистку зубов?
– Нет. Ничего, – решился и ответил первый – рулевой.
– Эх, эдельвейсы… – вздохнул Кева. – Чего ж вы здесь тогда торчите?
Вы чего, ящика современного не видали? «Рекорды» все до сих пор смотрите?
«Кэ-вэ-эны»?.. Не знаете, что такое таймер? А?..
Братки понурили свои огромные стриженые бошки.
– Где кассеты с записью?
– В бардачке, – с готовностью ответил первый – «водитель». – Все разложено по часам.
– Значит, так, колхозники, – строго проговорил Кева. – Вы лоханулись, мокрощелку отпустили? Давайте, отрабатывайте. Ноги в руки – и вперед, по соседям… Спрашивайте. Видели они телку? Когда в последний раз? С кем?
Охранники переглянулись.
– Базарьте с людьми без понтов, ласково, – продолжил инструктаж Кева. – Вы, мол, братья ее. Приехали издаля. Договорились: сеструха будет дома, а ее вдруг и нет. И вы, типа, за нее волнуетесь…
Сторожа опять переглянулись – приказ Кевы пришелся им не слишком по вкусу. Однако возражать не стали – покорно полезли из машины наружу. Постояли на холодке чуть-чуть – и потопали к подъезду.
Кева достал из бардачка кассеты с записями прослушки: всего того, что творилось в квартире девчонки в последние сутки.
Чтобы выработать дальнейший план действий, Кеве важно было понять: сама она решилась сбежать – или ее предупредили?
А если предупредили – то как? И – кто?
Кассету с записью последних трех часов Кева решил не прорабатывать.
Доверился охранникам, не слышавшим за это время в квартире девчонки-секретутки ничего, кроме телевизора.
Достал другую кассету. На ней значилось: «01.03.0* года – 02.03.0* года. 21.00 – 08.00».
«Как же так? – в первый момент удивился Кева. – Почему на трехчасовую кассету уместилась одиннадцатичасовая запись?»
Потом сообразил: магнитофон снабжен функцией VOR <Voice Operating Recording – запись, управляемая голосом (англ.).>. Значит, он ничего не писал, пока в квартире девчонки не раздавалось ни звука! «И эти долбодуи сразу не могли мне об этом сказать! Вот уж бакланы – так бакланы!..»
Кева засунул в магнитофон кассету, надписанную «21.00-8.00». Перекрутил ее на начало.
Приглушенный звук телевизора. Мявканье кота.
Звук льющейся воды. Позвякивание перемываемых тарелок.
Затем кран закрутили. Шуршание – видимо, вытирают тарелки. Вдруг приятный девичий голосок затянул: «Моя-я певица ум-мирает на-завтра-а!..» Голос смолк. Шаги. Шуршание. Снова шаги. Звук открываемой двери.
Входной двери.
Кева прибавил у магнитофона громкость и подался вперед.
Шаги в коридоре. Две пары шагов. Вдруг – шепот. Шелест чьих-то губ. Так тихо, что слов не разобрать. Кева сделал в магнитофоне громкость на максимум.
Затем вдруг явственный девичий вскрик: «Что?»
Какое-то шипение, возня в коридоре. Потом – неестественный, напряженный девичий голос: «Что тебе, Шпунтик? Опять лопать?! Фигушки!..»
Кева остановил запись. «Странно! Кот не мяукал, есть не просил, а она его – уговаривает. К ней явно кто-то пришел!»
Кева нажал «Play».
Снова шаги – две пары шагов! Опять шепот (и снова – слов не разобрать!). Затем – звук открываемой двери (кажется – в ванную). Шуршание одежды.
Потом вдруг – опять отчетливое поскребывание. («Нет, это не кот – скребутся, кажется, снова в линолеум входной двери».) Затем – очень тихий, но все же отчетливый женский голос: «Все нормально». Голос, кажется, не хозяйки квартиры – другой женщины.
Снова открывается входная дверь…
Молчаливое шуршание… Одежда? Кажется, шелест купюр…
Затем – отдаленный звук шагов – быстро, по-мальчишески, сбегающих по лестнице …
Потом вдруг короткий, едва ощутимый, на пределе слышимости, диалог: «За мною следят!» – «Знаю»…
И снова – шаги, шуршание… Потом – неожиданно громкие и оттого звучащие особенно неестественно хозяйкины слова: «Ну ладно уж, Шпунтик, иди сюда. Так и быть. Дам тебе одну ложку. Но не больше…»
…Когда спустя два часа Кева закончил тщательно, по несколько раз, прослушивать кассету с записью того, что происходило вчера вечером в квартире подозреваемой, он нисколько не сомневался в трех вещах:
Во-первых, она убежала из-под наблюдения после того, как ее кто-то предупредил.
Во-вторых, этот «кто-то» – женщина, причем – очень хорошо знакомая Юле женщина.
