замешан. И у него, наверное, есть своя легенда: что тогда, двадцать пять лет назад, случилось. И он ее, эту легенду, будет теперь мне впаривать…. Ну-ну. Послушаем, послушаем…'
Полуянов поднялся по парадной думской лестнице, под сенью гигантской хрустальной люстры, на второй этаж. Телевизионщики с парочкой камер устанавливали свет. Группка коллег-журналеров в свитерах травила байки. Он не знал среди них никого. Прошествовали двое важных мужчин в дорогих костюмах и галстуках. По лестнице процокала каблучками парочка немолодых вышколенных секретарш.
Дима вызвал лифт. Кабина немедленно открыла двери. Он вошел, нажал кнопку четвертого этажа. Глянул на часы. Одиннадцать сорок три. Уверенность, что у него все получится (впервые посетившая Полуянова вчера, после звонка Котову), снова охватила его.
Лифт остановился. Журналист вышел на четвертом этаже. Повернул направо. Длинный коридор был совершенно пуст. Звуки шагов заглушала ковровая дорожка. На массивных дверях золотом блистали номера. Рядом со многими имелись внушительные таблички с именами и должностями хозяев.
Вот и номер четыреста семидесятый. Дверь полуоткрыта. Рядом с нею – деревянная доска с золотистыми буквами: “КОТОВ Константин Семенович”. А ниже:
'Заместитель председателя Комитета по бюджету и финансам”. Дима сунул руку в карман, включил свой маленький диктофончик на запись. Никакого плана беседы у него не было. “Пусть разговор идет как идет, – решил журналист. – Мне главное – выслушать его версию”. Он толкнул дверь.
Дима оказался в крохотном, не более шести метров, предбаннике секретарши. Здесь никого не было. На столе – пачки документов, иные в кожаных папках, иные в аккуратных стопках. Письменный прибор, календарь, часы. Четыре телефона, разных цветов. Книжный шкаф, в нем парадно – политические книги. Здесь была еще одна дверь – она вела, очевидно, в кабинет Котова. Дверь в котовский кабинет плотно закрыта, из-за нее не доносится ни звука.
Вдруг зазвенел один из телефонов на секретарском столе. Звонок резкий, частый, противный. Дима вздрогнул. Подошел к двери в кабинет Котова. Секретарский телефон все звонил и звонил. Полуянов, не постучав, открыл дверь. Изобразил на лице дежурно-снисходительную улыбку. Вошел. Звонок продолжал надрываться.
В первый момент Полуянов подумал, что в котовском кабинете тоже никого нет. Ярко горят люстры. Массивное хозяйское кресло из зеленой кожи пусто. На стопки бумаг брошены очки дужкой вверх. Включен стоящий на столе компьютер. За креслом – российский флаг, на стене – фотографический портрет президента.
А телефон в прихожей все звонит… И тут Димин взгляд споткнулся о что-то, резко диссонирующее со спокойно-державным стилем помещения. Что-то нелепое, ненужное, странное и страшное лежало на полу, на полпути от хозяйского стола к двери. Что-то, на что и смотреть-то сил не было… Полуянов, внутренне холодея, перевел взгляд на пол. На ковре, навзничь, раскинув руки, лежал человек. Пиджак расстегнут, галстук сбился на бок. На груди, на синей рубашке, – красное пятно. Оно на глазах набухает, увеличивается в размерах. И еще одно темно-алое пятно – между подбородком и воротом рубашки. Из него, пульсируя, булькая, пузырясь, кровь вытекает на темно-зеленый ковер. Возле головы человека уже образовалась лужа, и она с каждой секундой становится все больше. Лицо спокойно, умиротворенно, мертвенно-бледно. Застылость лица не оставляет никаких сомнений: человек мертв. Лицо известно Диме, он видел его вчера на фотографии в Интернете. Это – Котов.
Телефон в приемной умолкает. Наступает оглушительная, сверлящая уши тишина. Дима ни секунды не раздумывает, что ему делать. Его ведет инстинкт. Инстинкт самосохранения. Он не бросается к трупу – и так видно, что Котов мертв. Он не бросается к телефонам. Полуянов пятится назад к двери. Президент со стены наблюдает за ним с участливым равнодушием.
Дима выскакивает назад в предбанник. Здесь по-прежнему никого нет. Подходит к двери в коридор, хочет распахнуть ее – но там слышатся шаги и голоса. Доносится обрывок фразы: “…За сто четырнадцать поправок и утопить можно…” Голоса удаляются по коридору.
Полуянов выжидает, стоя у двери. И тут на столе у секретарши снова звонит телефон – противным, дребезжащим звоном. Дима вздрагивает. Звонок действует на него, словно сигнал к бегству. Он решительно распахивает дверь и выходит в коридор. По направлению к главной лестнице удаляются два мужских силуэта. Мужчины солидно хохочут. Больше никого в длинном переходе нет.
Полуянов выходит в коридор, тщательно закрывает за собой дверь. Глубоко вдохнув, быстро идет по проходу в том же направлении, что двое мужчин – он видит их спины: к свету, к главной лестнице, к людям. Дима опустил лицо, смотрит под ноги. В голове – ни единой мысли. Ни страха, ни паники. Только – ошеломление, словно его ударили под дых.
Какая-то женщина резко выходит из кабинета по пути Полуянова. Он едва не натыкается на нее. Вздрагивает, обходит ее, бормочет, глядя в сторону: “Извините…” Быстро идет дальше. Теперь ему кажется, что вот-вот ему в спину раздастся окрик. Он еле сдерживается, чтобы не побежать.
Вот и конец коридора. Большое пространство, яркий свет, люди. Много людей. Кажется, никто не обращает на него никакого внимания. Дима на секунду останавливается. Его вдруг пронзает одна мысль – она ужасает его: “Я оставил там отпечатки пальцев! На двери, на ручках!.. Вернуться? Вернуться и стереть?” Он оглядывается. Коридор, по которому он только что прошел и который еще пару минут назад был пуст, теперь, как назло, полон людьми. В полусвете длинного прохода маячат их идущие туда-сюда силуэты, доносятся голоса. Нет, возвращаться невозможно. Это все равно, что прыгнуть с разбегу в раскаленную лаву.
Полуянов идет по широкой лестнице вниз. Людей вокруг стало куда как больше, чем раньше. Он не различает ни одежд их, ни лиц. Пробегает сосредоточенно-мимо. Но никто не обращает, кажется, на него никакого внимания. “Скорее на выход, – бьется в нем инстинктивная мысль. – Надо как можно быстрей выбраться отсюда”.
Когда он спускается на третий этаж, к нему возвращается способность соображать. “Как только обнаружат труп Котова, перекроют все выходы из Думы. Не выпустят отсюда никого. И меня, конечно, тоже. А я – последним входил в его кабинет. И пропуск мой выдан – к нему. Судя по тому, что кровь еще текла, Котова убили только что. А я получил пропуск в одиннадцать двадцать пять. Котов, наверное, еще был жив. Жив – и ждал меня. И, наверное, хотел мне что-то рассказать… И его убили. Очень вовремя. Как раз перед моим приходом. Его убили и подставили меня. Это – подстава!.. Одним ударом – двух зайцев…” Дима останавливается. Теперь, когда угроза сделалась осознанной, мысли об опасности перестали вызывать у него панику и лихорадочный страх. Наоборот – появилось пьянящее чувство, как в юности – перед схваткой по самбо или перед сложным парашютным прыжком. Чувство предвкушения борьбы. Концентрация всех душевных сил. Желание во что бы то ни стало победить. Сделать это!..
Глаза его внезапно стали не просто различать лица окружающих – идущих туда-сюда, стоящих группками. Не просто видеть их обувь, одежду, портфельчики, дамские сумки… Дима вдруг даже начал замечать мельчайшие, забавные порой, детали. Вот толпа журналистов окружила одного из депутатов- ньюсмейкеров. Ослепительный свет софитов, три телекамеры, к лицу народного избранника тянутся диктофоны, гроздьями свисают косматые микрофоны на штативах… А один из журналистов, крайний в числе коллег, правой рукой вытягивает подальше диктофон, а другой – незаметно (как ему самому кажется) почесывает попу. А рядом стоящая журналистка – видать, неофит в парламенте – надела чулки и слишком короткую юбку и теперь стесняется, левой рукой то и дело одергивает свою юбчонку… Диме вдруг стало ужасно весело – он бы в голос расхохотался, когда б это не было столь неуместно. И тут новая мысль пронзила его: “Мне не отметили пропуск. Мне никто не отметил пропуск!.. Значит, постовые на входе меня не выпустят. Здесь с этим строго. Охранники из ФСБ начнут звонить Котову. Может даже, отправят кого-то к нему. Но просто так они меня не выпустят… И что теперь? Отметить пропуск в любом другом кабинете? Расписаться на нем самому?.. Но Дума – не обычная контора. Здесь все строго. На пропусках не просто расписываются – ставят печать… Попросить у кого-то из коллег, парламентских корреспондентов, дать аккредитацию? Ни одного знакомого вокруг… Нет, коллеги, конечно, выручат – но на карточке аккредитации есть фото… И опять кагэбэшники станут задавать вопросы… Ну же, Дима, думай!..'
И тут толпа журналистов перед интервьюируемым стала расступаться. Тех, кто замешкивался, отодвигали – то ли помощники высокого чина, то ли его охранники. Парламентарий пошел прямо в сторону Димы. Дима узнал его – это был известный всей стране своею эксцентричностью депутат Чириковский. Чириковского окружала свита. Первый свитский, с незаметным лицом, шел впереди, как ледокол. Двое
