— Эта прекрасная страна называется Талас.
И эту фразу и жест она тоже позаимствовала у взрослых, но гордость, с которой фраза была произнесена, казалась неподдельной и не заимствованной.
Батен помимо воли огляделся. Унылая равнина, расчерченная под линейку и залитая водой, отнюдь не показалась ему прекрасной. Нависающая над ними так, что казалось — она совсем рядом — Стена, да, была хороша… Словом, определение «прекрасная» не совсем подходило для того, что его сейчас о, окружало. Да и — во всяком случае, формально — Талас не был совсем уж страной: наверху его считали частью Империи, ее вассалом и данником. К тому же… Он опустил глаза и сказал серьезно:
— Это твоя родина, не моя.
Эйли, впрочем, не поняла.
— Разве это не похоже на поля на Плато? — наивно спросила она. — Плоская зеленая равнина?..
— Совершенно не похоже, — ответил Батен. Думать об этом и вспоминать совершенно не хотелось, и он вернулся к прежней теме: — Из ушек делают морской шелк?
— И еще много чего, — оживилась Эйли. — Весь Талас держится на морском шелке и ушном клее.
Сверху на них упала тень. Батен поднял голову; на гребне над ними стоял Кратерис.
— Ты сильно устал? — спросил он. — Может, пройдем по рядку до заката?
Батен взобрался на гребень, встряхнулся от густого бульона воды.
— Да, можно, — сказал он неуверенно. — Если покажешь, как это делать.
Кратерис кивнул:
— Покажу. А то люди вон по второму-третьему дню работают, — добавил он, оправдываясь. — Этак у них все ушки всплывут, и нам лишнюю неделю придется здесь сидеть, до самых штормов.
— Конечно, — согласился Батен. — Мы же работать сюда приехали.
Длина делянки — семьсот ярдов; и такая же ширина. Рядок — это те же семьсот ярдов; а ширина — всего десять. Рядки отделены друг от друга строем воткнутых в дно шестов. Работа проста до отупения: сиди и крути педали все семьсот ярдов — остальное трепалка делает сама. То есть треплет ушки. Барабан подгребает под себя воду прицепленными к нему лопатками и теребит разостланные по ее поверхности ненадутые лопухи, изображая для них осенний шторм. Чтобы процветал прекрасный Талас. А когда упрешься в стенку, перетаскиваешь трепалку на следующий рядок — и крутишь педали в обратном направлении. Иногда приходится спрыгивать посреди делянки и с тихими проклятиями скручивать с барабана намотавшееся ушко… Было все-таки что-то странное в этом непрестанном бороновании воды во славу Таласа. Как в ношении воды решетом или толчении ее же в ступе. Как пяление — оно же глазение — на новые ворота. Как чистка очка нужника носовым платочком. Ощутимых результатов не наблюдалось.
Помощи от Эйли пока тоже не ощущалось, если не считать моральной — она прибегала попробовать прокатиться на трепалке; сил у нее, разумеется, недоставало. Кратерис, впрочем, сказал, что Эйли будет помогать им попозже, когда ушки начнут надуваться.
Первые дни с непривычки Батен выматывался так, что едва не засыпал над миской с ужином; спал в своем гамаке каменным сном и на рассвете с трудом просыпался. У него постоянно зудела разъедаемая соленой водой кожа. По совету таласар, Батен вечером стирал с себя соль тряпкой, намоченной в пресной воде, а перед работой намазывал тело густым жиром, остро пахнущим рыбой; запах рыбьего жира, постоянно раздражавший Батена с тех пор, как он попал сюда, теперь стал привычным и незаметным.
Распорядок дня также не радовал разнообразием. Вставали с солнышком, выпивали по чашке горячей коричневой жидкости, которую здесь почему-то называли чаем, и шли работать. Часа через два Эйли приносила завтрак, и Батен, выбравшись на бортик, закусывал и немного отдыхал. Бортик-оградка был всего два фута в ширину, но Батен, к своему удивлению, скоро приноровился сидеть и даже лежать на его узкой шершавой поверхности. Таласары и вовсе чувствовали себя на нем свободно и умудрялись разминуться, не задевая друг друга и без того, чтобы столкнуть встречного в воду. Батен пока не чувствовал себя уверенным настолько, и Кратерис, бывало, встретившись с Батеном на оградке, предлагал ему постоять спокойно, и лишь после того обходил, лишь иногда едва коснувшись… Обедали у домика, где пережидали самые жаркие и изнурительные час-два под шелковым навесом; время проходило в дремоте или ленивой беседе ни о чем. Потом снова работали, и ужинали уже в темноте, чуть развеиваемой масляной лампой. После те, кто не совсем вымотался, снова шли на делянки пройти еще рядок-другой. В темноте на одной трепалке работали по двое, чтобы ненароком не посбивать шесты. И хотя перед сном работали далеко не все, но Кратерис с Форнаксом были неутомимы, и Батену было неловко оставаться на веранде с Эйли и мамой Инди, в то время как они боронили свою делянку, и он с проклятиями тоже лез на трепалку, поминая свое чувство солидарности.
Впрочем, Эйли все-таки не оставляла его своими заботами. Батен не сразу заметил, что еду для него она готовит отдельно от остальных: специально несоленую, с большим количеством овощей, чтобы они впитывали соль из воды, которая здесь считалась пресной. Ему было неловко, но он ничего не мог с собой поделать — к обилию соли в еде и вокруг привыкнуть было невозможно. Скорее всего мучился Батен так от того, что в Шеате соли всегда было мало, она была дорогая и досаливали пищу только-только, чтобы не заболеть; в бедных деревеньках по всему краю зобастых идиотов было как нигде в Империи — поговаривали, что это именно из-за недостатка денег на соль.
Эйли, которой он имел неосторожность рассказать об этом как-то вечером, посочувствовала ему и однажды даже предложила половину своей ежедневной порции вина, но уж тут Батен наотрез отказался. Красного вина выдавали каждому полторы пинты в день, его пили наполовину с водой, чтобы оно лучше утоляло жажду; пресной же воды давали по четыре кварты — хочешь пей, хочешь мойся.
Батен в общем-то был благодарен этой девочке: никто из таласар не был расположен нянчиться с ним и объяснять известные каждому ребенку вещи. Эйли же не надо было даже упрашивать — она сама рассказывала все, что могла рассказать; благодаря ей Батен стал лучше разбираться в мире, который будет окружать его теперь. К тому же она обладала поистине удивительным для ее возраста тактом и ухитрялась опекать Батена незаметно Для окружающих и часто для него самого. Она ненавязчиво учила его многому из того, что таласары умеют чуть ли не с пеленок. Например, она обучила его завязывать добрый десяток узлов, что, разумеется, обязательно должно было пригодиться Батену, реши он жить хоть на Стене, хоть здесь, на Отмелях.
На шестой день, ближе к вечеру, Батен, дошлепав верхом на трепалке до края рядка, на минуту остановился передохнуть. Он снял уставшие ноги с педалей и, разминая ступни, огляделся. Кратерис, Форнакс и остальные обитатели соседних квадратов Усердно шевелили трепалками драгоценные зеленоватые листья; Эйли приплясывала на площадке у дома, снимала с веревки развешанные для провяливания корешки местного овоща — похожие по виду на морковку, в хорошо провяленном виде они вкусом походили на курагу; похоже, на ужин будет фруктовый суп.
С овощами, кстати, в Таласе был полный порядок. Таласары на каждом удобном клочке земли заводили хоть крохотный, но огородик, а при их методах земледелия и климате урожаи были куда обильнее, чем на Плато, где земли всегда хватало. На склонах Стены выращивали виноград, из которого делали вполне приличное вино, на террасах росли фруктовые деревья, в достатке выращивались картофель, помидоры, кабачки… Было здесь и несколько видов овощей и фруктов, каких Батен не видывал до того, как попал в Талас.
А вот с пшеницей и ячменем обстояло иначе: таласары предпочитали обменивать зерно на икру и прочие морские продукты, а не выращивать сами — для злаков требовались слишком большие площади.
И, естественно, сколько угодно водорослей, крабов, моллюсков и рыбы — океан-то рядом. А вот мяса Батен здесь еще не видал и не увидит скорее всего долго: свинина была дорога, баранина и козлятина — еще дороже, а говядины в Таласе, похоже, не было вовсе. Правда, была птица — но Батен никогда не считал ее полноправным мясом. Тем более, что птица здесь тоже питалась рыбой со всеми вытекающими последствиями.
Эйли тем временем отдала корешки маме Инди и, прихватив корзинку, понесла полдник Кратерису,
