Колонна шла так плотно и грозно, что через дорогу было перейти страшно, того и гляди затопчут. Эйли смотрела на запыленные лица всадников, на пиках которых развевались вымпелы Аларафов, и тревожилась, что войска прибыли сюда, чтобы найти их. Не ее, конечно, тетю Зукки, и мальчишку Нунки, а беглую княжну Сухейль с похищенным ею Наследником.
Беспокойства добавила дородная хуторянка.
— Новый Император лагерем стоит на Вересковом лугу, — словоохотливо растолковала она, махнув рукой куда-то за спину. Этого еще не хватало. Сердце Эйли сжалось. т— Новый Император? — переспросила она рассеянно.
— Ну да, — был ответ. — Князь Алараф Сегин. Чего уж там, — махнула рукой женщина. — Императором и будет, это ж быку понятно.
Эйли невольно глянула в ту сторону, куда указывала женщина, и, естественно, ничего, кроме леса, не увидела.
— А что это князь сюда приехал? — спросила она. — У него где-то рядом имение?
— Да нет вроде, — ответила хуторянка, — у Аларафов есть земли на Востоке, но князь вроде к Югу идет.
И Эйли поняла, что князь действительно прибыл сюда, чтобы отыскать Наследника.
Хуторянка что-то еще сказала. Эйли не расслышала и переспросила:
— Что?
— Я говорю, ты бы в одиночку-то пока не ходила, — доброжелательно повторила она. — Незачем девушке одной ходить, когда в округе столько солдат. Еще обидят ненароком.
— Да, — качнула головой Эйли. — Мне надо идти.
Дорога наконец освободилась. Эйли поспешно перешла ее и почти побежала к видневшемуся вдали в утреннем мареве навесу.
В голове у нее билась одна мысль: надо скорее отсюда уходить. Скорее. И идти к Таласу надо лесами, полагаясь на присущее таласарам чутье — так будет быстрее и безопаснее. Эйли не сомневалась, что таласское чутье не изменит ей даже в чужих лесах. Только бы…
Только б…
Только мальчика под навесом не было.
Были следы — много следов.
…Разворошенное сено.
…Капли крови на утоптанной земле.
…Две темные полосы там, где с травы была сбита роса, отмечали чей-то путь.
Это могло означать лишь одно: пока она стояла и ждала прохода всадников, кто-то пришел сюда, нашел малыша, убил или ранил его и унес тельце…
Какое-то время Эйли лежала на земле, не в силах пошевелиться. Потом в голову вернулись мысли, и она поняла: если она хочет узнать, что случилось — «адо прямо сейчас, пока не испарилась роса, идти по следам.
Эйли встала и пошла.
Только шагов двадцать спустя она спохватилась: трава была примята, да — но травинки были наклонены в сторону навеса. Значит, здесь этот неизвестный кто-то туда и шел.
Эйли бегом вернулась.
Она нашла другую дорожку примятой травы, пошла по ней.
Эйли внимательно смотрела под ноги, иногда поглядывая вперед. И полмили спустя увидела в траве металлический блеск.
Она нагнулась и подняла с земли свою киммериевую серьгу с выпуклой хрустальной линзой. Серьги были единственной драгоценностью, которую она прихватила из Ришада; иногда она давала поиграть ими мальчику — тому очень нравился их отливающий фиолетом цвет.
А на влажной земле рядом с находкой отпечатался след огромной собачьей лапы.
— Правду говорят, будто бы Князевы собаки затравили на лугу какого-то ребятенка? — произнес мужской голос. — Нашито все вроде целы… Может, кто из соседских?
— Чужой это, — ответила ему женщина. — Хамал ходил смотреть. И соседские тоже ходили, незнакомый это. Маленький, говорят, совсем малыш еще…
Голоса стихли; двое прошли мимо, и Эйли не стала оборачиваться.
Она сидела спиной к ним, на невысокой стене, сложенной из нетесаного камня, служившей загородкой чьего-то загона или огорода, и смотрела с холма вниз, на далекий Вересковый луг, тот самый, о котором говорили крестьяне. Она была спокойна, уже спокойна — свои слезы она выплакала утром в лесу, а потом долго сидела, бездумно глядя в певучую воду ручья. Теперь от слез следа не осталось. И о ребенке, которого ненароком затравили княжьи собаки, она слышала не первый раз; в селе говорили, что князь расстроен случившимся и мщет, чей ребенок, чтобы заплатить родне, и все стращали своих детей, чтобы со двора не убегали — вон у князя какие собаки, настоящие породистые грифоны, псы-демоны…
Псами-демонами называли здесь огромных собак, специально выведенных для охоты на диких быков, — мощных, громадных, плоскомордых и бесхвостых гривастых грифонов. Вид у грифонов был поистине демонический: суженные к заду тела с мускулистой грудью и поджарым животом, длинные прыжковые и беговые задние и сильные передние ноги со страшными когтями, мощная короткая шея, переходящая в крупную квадратную голову с большими стоячими ушами, а на черной сплющенной морде — карие, с добрые блюдца, глаза совершенно без белков; и вдобавок ко всему этому ужасу — серая, будто припорошенная серебристой пудрой, почти лошадиная грива. Грифоны были старинной, редкой породой; собаки выбраковывались самым тщательным и безжалостным образом, при малейших признаках нарушения экстерьера у одного щенка убивали весь помет, поэтому стоили они целые состояния, за что их еще иногда называли царскими грифонами.
Эйли видела этих собак еще при Дворе. То есть, они попадались ей на глаза, но тогда она их просто не замечала…
Сейчас она издали смотрела на помятый луг, откуда князь, которого все уже называли не иначе как будущим Императором, уже уехал. Оставшиеся немногочисленные слуги разбирали шатры и палатки; потом уехали и последние люди князя, а Эйли все сидела и смотрела на опустевший луг, пока хозяйка не позвала ее полоть огород.
Теперь Эйли незачем было торопиться.
Талас по всему Краю Земли был перекрыт дозорами: там ждут-поджидают княжну Сухейль, которая уводит в Талас Наследника. Напрасно ждут. Потому что в селе, затерянном среди лесов предгорий, появилась малолетняя батрачка, пришедшая на лето из города; здесь этим никого не удивишь — из городов часто приходят немного заработать за летние месяцы. Прополка, сенокос, уборка урожая…
За год жизни, проведенной во дворцах, Эйли малость отвыкла пускать в ход свои мускулы, но в конце концов здесь было не труднее, чем тогда, когда она теребила ушки. В селе считали, что она пришла с Юга, и никого не удивило, что она оставалась тут сначала до осени, а потом до первых заморозков, когда были уже убраны капуста и буряки; осенью к Краю Земли шел обоз со строевым лесом, и Эйли поджидала его. Никто не спрашивал, зачем ей надо на Край, мало ли зачем.
Наконец однажды солнечным, но холодным осенним днем ее предупредили, что обоз пройдет завтра рано утром, и она, еще затемно, захватив узелок со своими пожитками и деньгами, заработанными за лето, пришла на околицу и долго еще поджидала, пока тяжело груженные возы не выползли, влекомые неторопливыми волами, на дорогу.
Путь был долог и тосклив; возчики говорили о разнице в ценах на Севере и Юге на соль, на стеклянный бисер, на сушеных осьминогов и соленую морскую рыбу.
Однажды молодой возчик, поговорив предварительно с отцом, подошел к Эйли, когда она на привале сидела в одиночестве, и после каких-то околичностей и намеков прямо попросил ее разрешения, когда они приедут в город, который она назвала родным, пойти к ее матери и познакомиться. Эйли подняла на него изумленные глаза: никогда раньше и разговора ни о чем подобном не было, она даже и разговаривала-то с парнем до того только по делу — разве что несколькими словами за весь путь обмолвились. И вдруг…
