Сережа рассказывает ему, как катался он ночью с дальним родственником, стриженым Колькой, как врезались в березу и Сережа пролетел вперед метров на семь, пока не приземлился, потеряв память.
– Тоже, значит, летун, – роднит его с собой дядя Ваня. А про память объясняет коротко: – Замыкание! У меня тоже было.
Серый «пушкарь» хоть и смеется дяди Ваниным шуткам, но осуждает его, когда тот из палаты по нужде выйдет.
– Балабол! – говорит он.
– Откуда вы знаете? – возмущается Сережа.
– Хе, – машет рукой унылый «пушкарь», – да по специальности видать! На катках бабы работают.
Это Сережу не убеждает. Ему дядя Ваня нравится. Если бы не он, совсем они тут посохли.
Два раза в день – утром и вечером – к Сереже приходит мама. И оттого, что видит он ее с перерывами, а не подряд, изменения в маме Сереже лучше заметны.
Главное изменение в том, что она красивее стала. Лицо глаже – чуточку пополнела. Платья у мамы новые появились – цветастые, яркие, они ей идут, молодят. Туфли на высоких каблуках носит – выше ростом стала, приподнялась. А главное – улыбается все время.
– Ох ты, горюшко мое, – говорит Сереже, а сама улыбается. Видно, что горюшка нет, хоть он и в больнице оказался.
Тогда, после тракторной катастрофы, Сережу в районную больницу повезли. На большаке машину остановили и помчались. Пока до райцентра ехали, мама у шофера узнала, что он в город едет. Ну, вместо райцентра его сразу сюда доставили.
Так что быстро свадебное путешествие закончилось. И велосипеды у бабушки остались. Но не это Сережу волнует. Интересно, как у Кольки дела? Он маму спрашивал, она ответила уклончиво – ничего. Трактор не сильно побился, только большая вмятина в радиаторе и фары – вдребезги.
– Попало ему? – спрашивает Сережа. Мама плечами пожимает, улыбается неопределенно.
– Наверное, – говорит, – немножко…
Сереже жаль Кольку. Он же знает – тот его катал от чистого сердца, в благодарность за велосипед.
Сережа просит, чтобы мама принесла листок бумаги, ручку, она приносит, и он пишет письмо:
«Колька, не унывай, я поправлюсь, ничего особенного, просто перелом, только чешется шкура под гипсом, но уговор дороже денег, приезжай в город, как обещал. Привет!»
Мама придерживает листок, чтобы удобнее писать, потом читает послание.
– Ты не забыл? Ведь завтра день рождения! – спрашивает она.
В середине июля у Сережи день рождения. В этот раз – четырнадцать лет. Но ведь как не повезло с рукой! День рождения – в больнице.
– Может, выпустят? – жалобно говорит Сережа. Ему хочется, чтобы день рождения дома был, чтобы позвать Понтю, Роберта из кружка. Может, позвать Ваську.
– Не унывай, – отвечает мама и снова смеется. – Что-нибудь придумаем.
Вечером Сережа засыпает не сразу. Долго возится на правом боку. Надоело ему на правом боку спать, до смерти хочется левую руку на затылок забросить, повернуться. Но левая рука вверх торчит.
Сережа ерзает, пыхтит, искомкал простыню. Наконец притихает. Думает: что же завтра мама изобретет?
Но мама ничего не изобретает. Ее просто нет.
Всегда два раза в день – утром и вечером – приходит, а сегодня, в такой день, ее нет.
Сережа ест утреннюю больничную кашу, и обида хмурит его лицо. Ему тоскливо, тяжело, не хочется никого видеть, даже балагура дядю Ваню.
А тот, как назло, старается. Мелет какую-то ерунду. «Пушкарь» и второй «самолет» ржут. Дядя Ваня умолкает, подходит к Сереже, садится рядом. Молчит. Протягивает яблоко.
Сережа смотрит на дядю Ваню, на «рыцаря» в гипсовой броне, разглядывает его внимательно, словно видит в первый раз, потом говорит негромко:
– Спасибо, дядя Ваня.
Тот хмурится. Черные брови съезжаются на переносице, соединяются в одну черную полосу.
– Между прочим, я тебя за умного мужика считал, – говорит. – А ты скис. Думаешь, мама тебя забыла? Дурак! Она потому и не идет, что помнит. Вот увидишь.
Настроение у Сережи поднимается. Он не отрывает взгляда от двери. Конечно! Что за сомнения! Мама придет, и не одна – с Никодимом, он просто уверен в этом.
Когда терпение начинает иссякать, дверь действительно открывается. На пороге стоит Понтя во взрослом халате. Халат полощется по полу, рукава на Понте, как на пугале, свисают вниз.
Понтя делает шаг в палату, и на пороге возникает Васька.
Сережа приподнимается, пораженный и смущенный.
Он чувствует, как начинают гореть щеки. Галя изменилась, пока он ее не видел. Глаза, кажется, стали еще больше и вообще… Какая-то совсем взрослая. Ее теперь и Васькой-то не назовешь.
Сережа смотрит на Галю, но та тоже делает шаг вперед и уступает место Никодиму. Сережа приветливо машет ему здоровой рукой, ждет, когда появится теперь мама, но вместо мамы в палату входит Котька, за ним тетя Нина и Олег Андреевич в своей форме. Вот это да: столько гостей сразу! Сережа теряется, ему нужна помощь, и помощь приходит. Это мама. Она стоит на пороге нарядная, с новой прической, ароматная, благоухающая.
Все поздравляют Сережу, жмут ему руку, балагур и второй «самолет» норовят выйти, смущенные таким обилием гостей, но мама их не выпускает, они сдвигают табуретки, застилают газетами, потом чистой скатертью – мама принесла ее с собой, и из авосек выгружается еда. Жареная курица, помидоры, огурцы, большая миска со смородиной, пышный узорчатый торт.
– По всем правилам! – кричит Понтя, втыкает в торт четырнадцать тонких свечек, какие на новогодних елках бывают, и зажигает их.
Все замолкают на мгновение. И вдруг Сережа видит, что Котька сложил ладоши лодочкой, прикрыл глаза и шевелит губами. Он хочет засмеяться, но тетя Нина перегоняет его.
– Ты что, Константин? – спрашивает Котьку строго.
– Я, мама, молюсь, – отвечает Котька серьезно.
– Как молишься? – удивляется Олег Андреевич.
– Вот так! – говорит Котька. – О бог, святыня браголодная, сделай так, чтобы Сережа скорее поправился.
Балагур дядя Ваня даже подпрыгивает на кровати.
– Ой! – кричит он. – Помогите! Не могу!
Все хохочут, покатываясь, утирая слезы, а Понтя даже икая.
Открывается дверь, и заглядывает нянечка. Смотрит, что все смеются, моргает глазами и, не зная, что к чему, сама смеется.
5
Через неделю после дня рождения выписали второго «самолета», а дяде Ване сделали новую операцию. Что-то у него не так срасталось.
– Это надо же, – говорит он, покрываясь липким потом, серея, но все-таки улыбаясь. – Второй раз шею сломали и снова составили.
От боли он курит, пуская дым под одеяло, кривит губы.
Тогда, в день рождения, когда ушли гости, дядя Ваня спросил Сережу:
