здорово ошибается! Больше ничего не должно их связывать. Ничего. Ни помазок, ни та подачка.
Сережа не дождется, когда закончатся «Новости». После этого станут крутить детектив, подряд две серии – это два часа, не меньше, и, может быть, если тетя Нина согласится, они успеют к ней сбегать… Делать нечего, он решил занять у нее. Надо только не говорить для чего.
«Новости» заканчиваются. Сережа поворачивает рубильник, лампы гаснут. Он идет в дикторскую. Тетя Нина сидит спиной к двери, держит в руках гитару.
– Садись, Сереженька, – говорит она ласково и тихо трогает струны. – Как дела? Все хорошо у тебя? С Андроном ладишь? Он забавный дядька, не правда ли? Этакий философ!
– Все хорошо, – отвечает Сережа, – с Андроном нормально…
Тетя Нина начинает играть, и Сережа вздрагивает. Мама! Это мама!
– А кто, – словно в полусне, спрашивает Сережа, – кто у вас эта звезда?
– Котька! – отвечает тетя Нина.
– А Олег Андреевич? – спрашивает он.
– И Олег Андреевич, – улыбается тетя Нина.
Сережа проглатывает комок, подступивший к горлу. Все как было. И даже ответы такие. Только мама тогда головой мотнула, когда он про отца спросил. «Нет, – ответила она, – только ты». Сереже ясно теперь, почему она головой мотнула, почему так ответила.
Воспоминания наваливаются на него, сгибают плечи. Что бы, интересно, сейчас сказала мама, думает он, что посоветовала? Ясно – рассчитаться с Никодимом и Литературой. Но как?
– Тетя Нина, – говорит Сережа, – одолжите триста рублей?
– У меня нет, – говорит она и удивляется: – Зачем тебе столько?
«И так неудобно, – думает он, – что делать – спрашивал наудачу, на всякий случай».
– Один долг надо вернуть обязательно, – говорит Сережа.
– Я бы дала, – говорит тетя Нина, – без всяких разговоров, но сейчас нет. Может, терпит месяц? Или давай я перезайму.
Ну нет! Что он, маленький! Сережа отнекивается, объясняет, что это вовсе не обязательно, что найдет сам.
Он выходит из дикторской. Остается одно. Понтя. К нему приехал дед генерал. Дед, наверное, богатый.
Сережа предупреждает Андрона, садится в троллейбус. Понтя дома, но генерала нет, только какой-то старик в шлепанцах на босу ногу и полосатой пижаме смотрит телевизор.
– Пантелеймоша! – говорит Сережа умоляющим голосом. – Попроси у своего генерала триста рублей. Во как нужно!
Понтя рассеянно оглядывается, потом шепчет:
– Зачем?
– Только не спрашивай, – говорит громко Сережа, – узнаешь потом! Ну попроси у генерала!
– Ты что думаешь! – вмешивается вдруг старик у телевизора. – Раз генерал, значит, миллионер?
– Нет, – объясняет горячо Сережа, – не миллионер, у нас они не водятся, но все же!
Старик качает головой. И тут только до Сережи доходит, что этот старик и есть генерал. У него в самом деле усы. И когда он покачал головой, усами нос погладил – точно так, как Понтя губой шевелил.
– Это вы и есть? – говорит рассеянно Сережа. Он пятится к двери, краснеет. – Тогда извините! – лопочет он.
Старик вскакивает с кресла, глаза его смеются, он забавно, как тараканище, шевелит усами.
– Ну а если, – говорит он, – я триста рублей найду, когда вернешь? Через неделю?
Сережа вспоминает Андрона. «Что-нибудь такое, – говорил он, – аморальное, но не совсем». Вот оно – не совсем аморальное, кивнуть, дать слово, а потом не вернуть.
– Ну через две, – говорит генерал, и Сережа видит Понтино лицо сбоку. Понтя радуется, подмигивает, мол, бери. Но через неделю Сережа не вернет. И даже через две. Может, через полгода.
– Нет, – говорит он, – спасибо. Через две – тоже.
– А мне к тому времени уезжать надо, – объясняет старик, – я ведь, знаешь, хоть и генерал, а пенсионер, – деньги на билет потребуются. На дорогу. Кое на какие покупки.
Сережа разглядывает доброго старика. Нет, он не может его подвести. И себя не может. Никак.
Сережа прощается с генералом и Понтей. Они жмут ему руку. Сережа выходит на улицу. Облегченно вздыхает.
Он улыбается. Ему нужны триста рублей, просто позарез нужны, но как здорово, что он не взял их у генерала. Ведь даже в зеркало сам на себя он не смог бы тогда глядеть.
Сережа едет домой. Бабушки нет. Куда-то ушла.
Он открывает шкаф, где хранится одежда, перебирает плечики с мамиными платьями.
Сердце обрывается.
Вот в этом платье мама приходила в больницу, когда Сереже исполнилось четырнадцать. В этом ходила, когда ждала маленького.
Продать мамины платья? Только не это! Даже лучше украсть.
Сережа припоминает: плосколицая злая буфетчица кладет деньги в ящичек, вделанный в прилавок.
Эти деньги, эта кипа мелькает снова и снова.
«Сколько там? – думает он. – Рублей пятьсот. А то и тысяча!»
Он отталкивает наваждение, перебирает плечики в шкафу, сдергивает с них свое: недорогой костюмчик, купленный еще мамой, демисезонное пальто, рубашки. Это, конечно, негусто, думает он, связывая вещи в узел, но все-таки. Может, рублей сто?
В комиссионном магазине уже висит табличка «Закрыто», но Сережа подныривает под нее, видит накрашенную тетку.
– Неграмотный? – кричит она. – Уже восемь!
– Тетенька, – умоляюще просит Сережа, – примите вещи, мне деньги очень нужны.
– Всем нужны! – успокаивается тетка. – Но приемщица уже ушла, это раз. А главное – от детей мы не принимаем.
– Я не ребенок! – говорит Сережа.
– Паспорт есть? – обрезает его тетка. – Ну видишь, значит, ребенок.
Он выныривает из-под таблички на улицу, бежит домой. Пора! Скоро кончится детектив!
Бабушки все нет. Сережа бросает узел на стол. Кидается к двери. И вдруг останавливается.
Он шагает к шкафу, отыскивает на полке свои перчатки, сует их в карман.
Сердце бьется, словно молот.
Он бежит на студию, спокойный и уверенный. Он знает, что надо сделать. Андрон говорил – не совсем аморальное. Он ошибался. Чтобы размотать этот клубок, нужно время. А времени нет. Значит, надо взять топор и узел разрубить. Выходит, надо сделать совсем аморальное. Украсть.
В студии вспыхивают лампы. Тетя Нина усаживается за столик… Операторы двигают камеры…
Сережа сидит в углу и ничего не видит. Его лихорадит мысль о предстоящем.
Украсть! Решено!
В конце концов буфетчица не пострадает. Ведь это будет кража. Ее не заставят вносить
