точнее – девять и восемь десятых. А Луллий был замечательным человеком. О нём говорят, что он осуществлял трансмутацию металлов и умел получать квинтэссенцию…
– Квинтэссенция – одно из названий философского камня, – ехидно вставила Зина.
– Вот именно. Луллий же, между прочим, всему человечеству великую услугу оказал, он был первым европейцем, получившим чистый алкоголь.
– Хороша услуга!
– Да. Прожил он без малого сотню лет, а когда его спрашивали, как он достиг столь почтенного возраста, то всегда отвечал, что только благодаря ежедневному и неустанному употреблению важнейшего компонента эликсира жизни. Дело в том, что эликсир жизни и вечной молодости представляет собой спиртовый раствор философского камня. Пил Раймонд каждый день, потому и жил долго.
– А всё-таки умер, – сказал Сергеев. Он забрал у Конрада камешек и принялся рассматривать его матово-алую поверхность. – Почему же Луллий умер? – спросил он. – Ведь у него был и второй компонент эликсира жизни.
– Так он бы не умер, – пояснил Конрад, – да вот беда, вздумал слово божие мусульманам проповедовать, переусердствовал в этом занятии, и его в Египте камнями закидали. Простыми, не философскими…
Разговор затих. Рабочие, наскучив учёной перебранкой, постепенно разошлись, у догорающего костра осталось всего три человека.
– Зина! – позвал Коленька. – У тебя ртуть есть?
– Нет, – ответила Зина. – А зачем тебе?
– Трансмутацию бы осуществили. Жаль… Слушай, а если из термометра добыть?
– Чтобы я из-за твоих глупостей термометр била? – возмутилась Зина. – Иди ты, знаешь куда?..
– И пойду, – покорно сказал Коленька, поднялся и скрылся в палатке. Слышно было, как он возится там, жужжит мигающей динамкой. Раздалось несколько негромких металлических ударов, зазвенело стекло, и довольный Коленька вылез из палатки.
– Вот, – сказал он, поднося ладонь к свету. На ладони лежала большая серая капля ртути, – пожертвовал для науки личным градусником. Меня мать всегда собирает так, словно в чумную местность еду. А теперь градусник пригодился. Дай-ка камень, мы сейчас эту ртуть в золото превратим, лучше рудничного.
Сергеев молча протянул камешек и включил большой аккумуляторный фонарь.
– Градусник разбил, дурак, – резюмировала Зина, но тоже пододвинулась посмотреть.
Коленька зажал камень между указательным и безымянным пальцами, а ногтем большого тихонько поскрёб его. Несколько крупинок упало на ладонь. Казалось, их было ничтожно мало, но они сумели каким- то образом покрыть всю каплю, на ладони осталась пушистая горка красной пыли.
– Ну конечно! – воскликнул Коленька. – С первого раза золота и не должно быть, потому что ртуть обращается в «сверкающий красный порошок». Вот здорово!
– Фокусник… – проворчала Зина. – Эмиль Кио. В Шапито бы тебя. Припудрил каплю – и доволен. Ну-ка, пусти… – Зина наклонилась над ладонью и осторожно подула. Порошок разлетелся, осталось лишь слабое красное пятно.
– Зачем ты?! – страдальчески закричал Коленька. – Полкило золота по ветру пустила!
– Не ври ты, – Зина была неумолима. – Сам же каплю на землю стряхнул, пальцы чуть-чуть раздвинул – и всё. Ищи её среди травы.
– А почему порошка много было? – не сдавался Конрад.
– Потому, что он рыхлый и лёгкий. И вообще, хватит мне мозги пачкать, спать пора.
Зина поднялась и вышла из освещённого круга. Коленька безнадёжно махнул рукой, потом, повернувшись к Сергееву, быстро заговорил:
– Ты-то ведь веришь? Ты же сам видел, как она превратилась. А в момент трансформации ладони холодно стало, и вообще, словно ледяным адским дыханием подуло…
– Эндотермическая реакция, – донёсся из темноты Зинин голос.
– Вы потише, пожалуйста, люди спать хотят.
Коленька перешел на шёпот, но убеждённость в его голосе всё нарастала:
– Вот видишь, и наука подтверждает: реакция эндотермическая… но главное, ты своими глазами видел трансмутацию. Фома Аквинский говорит, что существует три степени достоверности: высшая, данная божественным откровением, вторая, доказанная наукой, и третья, полученная из личного опыта. Все три свидетельствуют о принципиальной возможности трансмутации.
– В писании, – возразил Сергеев, – о философском камне ни слова, мнение науки ты слышал, а что касается личного опыта, то ты лучше меня знаешь, как это делается.
В самом деле, с первого дня Коленька Конрад привлёк всеобщее внимание ловким исполнением мелких фокусов с исчезновением шариков и вытаскиванием из незнакомой колоды заранее загаданной карты.
И всё же Коленька продолжал убеждать.
– Слушай! – горячо зашептал он в ухо Сергееву, – ведь можно ещё один эксперимент провести. Эликсир жизни! Неужели ради такого дела сто грамм спирта жалко?
– Киноварь в спирте не растворяется, – скучным голосом сказал Сергеев.
– Ну и хорошо. Не растворится камень, значит и говорить не о чем. И спирт чистым останется, не пропадёт.
Сергеев, поняв, куда клонит Конрад, усмехнулся, встал с земли и пошёл к технической палатке. Коленька светил ему динамкой. Сергеев отомкнул замочек, из литровой бутыли налил на три четверти в тонкий химический стакан. Осторожно, двумя пальцами опустил камень в спирт. Раздалось тихое шипение, камень исчез, а жидкость окрасилась в густой красный цвет. Коленька от неожиданности перестал нажимать на динамку, свет погас.
– Пей! – зло сказал Сергеев. – Но если это очередной фокус, то смотри у меня!
– Сейчас, – Конрад засуетился, выбежал из палатки, вернулся с поллитровой банкой воды, пожужжал фонариком, разглядывая кровавый раствор, неуверенно пробормотал: – Разбавить бы…
– У Луллия что написано? – спросил Сергеев. – Разбавлять надо?
– Нет вроде. Всего два компонента: спирт и камень.
Коленька опасливо повертел стакан. Красный цвет явно смущал его.
– А ты говорил – не растворится, – пожаловался он. Потом поставил стакан на ящик и признался: – Страшно. Ртуть всё-таки. Ивана Грозного, вон, ртутью отравили.
– Да не должна киноварь растворяться! – раздраженно сказал Сергеев. – Как бы иначе линза среди подпочвенных вод сохранилась?
– Подпочвенного спирта в наших краях пока не обнаружено, – попытался шутить Конрад. – А если это не ртуть, то тогда ещё страшнее.
– А ты оказывается трус… – протянул Сергеев.
На него вдруг нахлынуло вредное чувство самоподначки, которое заставляло его дважды в год, трясясь от страха, идти на донорский пункт сдавать кровь или, на глазах у тысячного пляжа прыгать с вышки, хотя он панически боялся высоты. Сергеев поднес стакан к губам, внутренне сжался и начал пить. Жгучая и в то же время какая-то пресная жидкость опалила рот, красные струйки стекали по подбородку, горло свела судорога, и Сергеев всё глотал и глотал, хотя стакан был давно пуст. Конрад сунул ему в руку банку с водой, Сергеев отхлебнул немного и только тогда смог вдохнуть воздух.
– Силён! – восхитился Коленька. – Сто пятьдесят неразбавленного мелкими глоточками выцедил как лимонад! Ну-ка дай теперь мне…
Сергеев тряс головой и ничего не понимал. В желудке рос огненный ком, при каждом выдохе тошнотворный спиртовый запах бил в нос, голова кружилась любую мысль приходилось вытаскивать наружу сквозь туман. Сергеев безучастно смотрел, как Коленька ополоснул стакан, налил туда спирта, потом запрокинул голову, вылил спирт в рот, отправил следом остатки воды из банки, лишь после этого один раз глотнул и весело сказал:
– Вот как надо.
Они вернулись к костру, подбросили на угли хвороста. Коленька щипал струны гитары и не в такт
