августе.
Мне и Николаю Радину предстояла дальняя дорога. Программа подготовки к главному экзамену – в руках. День и ночь штудирую, готовлюсь, благо в батальоне нет техники, а значит, и объемных по работе парковых дней, вождения и стрельб. Боевая подготовка в батальоне еле «теплилась»: изучали уставы, несли караульную службу, знакомились с политическими документами того времени. Это позволяло мне больше времени расходовать на свое «самообразование».
В начале мая меня и Николая Волкова вызвал к себе командир корпуса гвардии генерал-лейтенант Михаил Волков (отец Николая), который поставил, как говорится, точки над «i», сказав: «Николаю и вам обязательно надо поступить в академию, поскольку серьезная подготовка возможна только в ее стенах. Вам положены отпуска: творческий и за этот год – очередной. Я распоряжусь, чтобы вы сдали свои должности. После этого получите соответствующие отпускные документы и собирайтесь в дорогу. Жить и готовиться к экзаменам будете на моей даче в Останкино».
С этого дня я с Николаем-югославом стал собираться к отъезду. Через две недели мы распрощались с друзьями и отбыли в отпуска, но не отдыхать, а напряженно работать.
Утром прибыли в Читу. До отхода поезда в Москву оставалось около пяти часов. Я счел своим священным долгом посетить братскую могилу, в которой покоился прах гвардии капитана Николая Богданова. Радин знал туда дорогу. Купили цветы. Быстро добрались до кладбища. Два однополчанина стояли у могилы друга, учителя, наставника, замечательного, умного, отважного офицера, прошедшего большой фронтовой путь, награжденного четырьмя боевыми орденами и таким нелепым образом закончившего жизненный путь. Тяжело нам здесь – в читинском сосновом бору. Не легче будет в Москве, перед его родителями – матерью Евдокией Яковлевной и отцом Николаем Николаевичем. Придется подробно рассказывать всю трагедию гибели их единственного сына.
Время возвращаться на вокзал. Скоро отправление поезда. Мы продолжаем стоять в скорбном молчании. Я не сомневался, что это наше последнее посещение могилы Богданова. Когда сюда еще приведет жизненная дорога?.. На обратном пути Коля с дрожью в голосе произнес: «Вряд ли удастся когда- либо еще раз склонить голову над местом погребения Николая Николаевича». Его слова оказались пророческими.
Многие могилы однополчан, разбросанные на родной земле, в городах и селах восточноевропейских стран, мне не удалось и уже не удастся посетить. Но мои павшие «эмчисты» в памяти на всю оставшуюся жизнь!
И вот мы в Москве. Остановились у Богдановых в Мало-Песковском переулке, что между Арбатом и Собачьей площадкой. Здесь, как договорились заранее, будет временное пристанище Коли Радина, на время пока я буду сдавать экзамены в академию. Возможно, получу жилье или сниму квартиру – и тогда с югославом буду находиться вместе.
Заранее мной были приняты меры и по созданию достаточного продовольственного запаса в семье Богдановых. Сюда несколько раз через отпускников-москвичей передавались большие посылки: рис, консервы, сгущенное молоко, постельное и нательное белье, мыло и т. п. Сами мы тоже приехали не с пустыми руками. Шел малой скоростью стокилограммовый багаж с различными консервами, крупами, бельем, костюмным материалом. Парня понадобится одевать и обувать, а где нужно и презенты дарить. Жизнь без этого невозможна.
Не откладывая на потом, занялись устройством Радина в школу, что была рядом с домом, пока ее начальство еще находилось на своих служебных местах, не убыло на летние каникулы. Возникла проблема. Коля не имел столичной прописки. Да и я еще не слушатель, а только абитуриент академии. На каком основании определять его на учебу?
Надо отдать должное Николаю Николаевичу. Он принял самое горячее участие в рассечении этого «гордиевого узла». Недолго думая, отправились в общеобразовательный отдел Киевского райкома партии. Там Богданов заявил, что воспитанник умершего сына будет жить в их семье. Одним словом, добро партийная инстанция дала. В то время этого вполне было достаточно, чтобы решить любую трудную задачу.
К середине августа все вступительные экзамены в академию были сданы. Три забайкальца стали слушателями старейшей в стране «кузницы» военных кадров. Итак, два «эмчиста» (я и Николай) на три года стали «москвичами».
До начала плановых занятий оставалось две недели. Решил съездить в родные края – на Харьковщину – проведать отца. Как там устроил жизнь демобилизованный солдат?.. Прибыл в свое село Колесниковка по-тихому, а через три дня «нагрянуло» районное начальство. С обидою в мой адрес: «Герой, ты почему не сообщил о своем приезде? Мы бы организовали встречу!»
Пришлось ехать в город Купянск. К высокому начальству – «на ковер». Было чествование в райисполкоме. Там же решил проблему жилья для отца. Выделили квартиру в районном центре. Позже, в колхозе, со своими односельчанами «осушил» рюмку. В то послевоенное скудное время такое «мероприятие» провести на должном уровне – проблема труднейшая. Но колхозное руководство лицом в грязь не ударило. Для земляка нашлось самое необходимое. Столы не ломились от закусок, но и не пустовали.
Вернулся в Москву. Настроение боевое, готов к учебе. Побывал на «малой Родине», посетил могилу матери, благоустроил отца. Прошелся по дорогам, тропам босоногого детства. Встретился со школьными друзьями. Ведь я не был здесь с довоенной поры, целых шестнадцать лет. Да каких бурных по событиям!
В академии с первого дня пошла напряженная учеба. Классные шестичасовые занятия. Перерыв на обед. После – четырех-, пятичасовая обязательная самоподготовка. Объем работы – огромный. Особенно много надо было «перелопатить» трудов основоположников научного коммунизма. И все подробно законспектировать. Да и новый для меня иностранный – китайский язык – требовал немало трудов. И сейчас я вспоминаю его с огромной благодарностью. Изучение иероглифов помогло развить зрительную память.
Николаю тоже приходилось немало корпеть над уроками. Требования в московских школах были на порядок выше таковых на перифериии. Особую трудность у него вызывало освоение русского языка. От меня помощи ему никакой. Самому не хватало времени. В такой сложной ситуации на помощь пришел Николай Николаевич. Заставлял югослава писать диктанты, тут же их проверял. И учил, учил Миколу русской словесной премудрости. Богдановы имели богатую домашнюю библиотеку. Коля читал много, наверстывал упущенное из-за войны.
Наши редкие встречи приносили мне глубокое удовлетворение – «эмчист» был на высоте. Азы школьной науки грыз настойчиво и не безуспешно.
В начале сорок восьмого года возникла мысль добиться зачисления Радина в Московское военное суворовское училище. Этот вопрос в соответствующих инстанциях мне удалось решить положительно. После зимних каникул Коля уже стал суворовцем. В новую учебную обстановку он вписался легко. Армейская атмосфера ему по-прежнему нравилась. К счастью, парень еще не успел «на гражданке» растерять воинскую «закваску». Стрелял хорошо, уставы знал неплохо, физподготовка для него трудов не составляла. Да и по общеобразовательным дисциплинам больших проблем не возникало. Приятно слышать об этом от его командиров-воспитателей.
Чем ближе к весне, тем реже удавалось нам встречаться. Зачеты, экзамены за первый курс академии. Продолжительные поездки слушателей на тактические учения, боевые стрельбы.
А там наступило лето – пора очередных отпусков для слушателей военных учебных заведений. Суворовцы уехали в оздоровительный лагерь, я убыл в академический дом отдыха «Фрунзенское» в Крыму. Первый раз попал на море. И у меня, и у Николая все складывалось самым лучшим образом. Пока.
В середине августа, отдохнувший, возвратился в Москву. И на второй день был ошарашен вестью: Николай Радин оправлен в Югославию!
Информация, полученная мной в училище, выглядела более чем лаконично: «Мы выполнили поступивший приказ!»
Я до сих пор в полном неведении относительно мотивов такого решения. А затем, как известно, последовал разрыв всяких отношений между Советским Союзом и СФРЮ на многие годы. По прошествии этого периода мной предпринималось несколько попыток отыскать Радина. И всякий раз – безрезультатно.
