Ленинград, а не отыскивать своего мужа по дворам и оврагам. Ей очень захотелось, чтобы деньги шли вот так от каких-то малознакомых людей, а не авансом и зарплатой из окошечка сельсоветовской кассы. Много денег. Она не полюбила Василя, но она полюбила его жизнь и настрой его мысли. Слова его, в общем-то такие простые, отнюдь не казались нарочитым примитивом, чем так любили козырнуть их селяне. Заговорили о том, как жить богато, и Василь вдруг сказал:
– Ты знаешь, Тамара, а ведь самое дороге слово это «нет». «Да» это очень дешевое и плохое слово…
Тамарка очень испугалась, подумав от том, что Василий как-то странно намекает ей на некий символический ответ, который если все пойдет хорошо, то ей придется давать ему. Или даже говорить прилюдно на свадьбе. Однако все оказалось куда сложнее. Василий научился говорить «нет» всему тому, что его окружало. Это «нет» пьянкам и лени, «нет» дружкам, и «нет» просьбам со стороны о чем-нибудь за просто так. Он бережет свое время, свой труд и свои деньги – и поэтому «нет» перекупщику с плохой ценой. Он торгуется, он не боится, что о нем плохо подумают. Он никогда не скажет «да» если какая- нибудь мелочь ему до конца не ясна. Он никогда не скажет «да» если есть хоть какая-то возможность его «обуть». Пусть он жадный, но он честный и это его деньги и его дело. Он не любит говорить «да» другим. Но ей он это говорит…
Вот и вышла на улицу их помолвка. Сорока Игнатьевна споро разнесла ее по дворам. К Тамаре стали подходить, с чем-то поздравляли, на что-то намекали. От людей в возрасте она постоянно слышала поговорку, что «старый конь борозды не портит». Туже самую поговорку она слышала и от сверстниц, правда с ехидным дополнением «но и глубоко не вспашет». Она смирилась. Она взяла пример с Василия, ее перестало волновать, что про нее скажут люди. Скоро сыграли свадьбу. Тамара не была девочкой и любовные утехи были для нее сладки, хоть и случались крайне редко. Однако до свадьбы она с Василем в постели не была. Да и после свадьбы, став полноправной хозяйкой в доме, она с трудом себя воспринимала его женой. Она очень уважала его, но как-то больше как отца, ну может не совсем так, тогда как некого старшего брата. В близости с ним она была предельно скована, хотя никогда не отказывала ему в его простеньких делах. Он делал их быстро, а она лежала под ним с закрытыми глазами. Ей не было противно, но ей и не было сладко. Ей было никак. Она быстро забеременела и родила малыша, такого же щупленького и худенького с жиденькими белесыми как лен волосами и полупрозрачными серыми глазами. Бабушка во внуке души не чаяла, постоянно сравнивала его с Василием и говорила, что так похож, что сама бы с родным сыном перепутала. Мальчик был не капризный, хорошо брал грудь и особых хлопот не доставлял. Тамара считала себя вполне счастливой. А как сыну исполнилось полтора года, Тамара решила, что насиделась дома достаточно, оставила внука бабушке и вышла на работу на свой птичник.
За время Тамаркиного отсутствия все молодые птичницы поуходили, кто на ферму, кто в контору, а кто вообще уехал в город. Остались только сорокалетние. Месяца три шла обычная размеренная сельская рутина, но тут появился Гришка-цыган. Вообще-то о происхождении Григория ходило много легенд. Самая реальная гласила, что вроде как мать, сама чернявая со значительной помесью цыганской крови, нагуляла его не то от грузина, не то от азербайджанца, когда ездила по путевке куда-то на юга в дом отдыха. Муж у нее сидел, а по освобождению к ней возвращаться не стал. Она была одинокой женщиной без родни, вот и оставила себе этого нагулянного ребенка, как опору на старость. Так кличка Варька-цыганка породила кличку Гришка-цыган. А он действительно этой кличке соответствовал на все сто – озорной и бойкий он был чернее смоли! Единственный такой среди умерено-русого населения их деревни.
Она его прекрасно знала, еще с сельской школы-восьмилетки. Он был младше ее на почти на три года, но известный на всю школу шалопай. Он ушел в сельхозучилище, когда Тамарка уже пошла работать на птичник. В училище он был хулиган и двоечник, вечно влетающий в какие-то неприятные истории, и девчонки на него никогда серьезно не смотрели. И вот теперь он вернулся и устроился к ним тем же механиком сельхозтехники. Армия Гришку много чему научила. Он не только не забыл свое оборудование, но научился и понял как его сносно чинить, чего до армии никогда не делал, спихивая все на дядю Антона, второго механика. Но Антон уже год, как работал с трактористами, и на Птичник заходил редко. Оборудование старело и ломалось, а ремонтировать его было некому. С появлением Гришки дело несколько наладилось – пошли казалось замершие навеки транспортеры, закрутился кормоцех с его «рушалками» для зерносмеси и комбикормов. Бабья работа заметно облегчилась, стали выдавать больше яйца и птицы, повысилась зарплата. Однако Гришку не уважали. Несмотря на свои дельные руки он оставался тем же шалопаем – мог прогулять без причины, а получив заплату то вовсю подражал «старшим по сроку службы», напивался до потери равновесия. Правда запоев не допускал и остаток зарплаты отдавал мамке-Варьке, наверное сохранила от греха подальше.
И тут Гришка стал к Тамарке клеиться. Она ему раз четко сказала, что по сравнению с ее Василем Гришка просто никчемное дерьмо. Странно, но задиристый Гришка не обиделся. Он поджидал ее у двери, а когда она входила, то прыгал и хватал ее за сиськи или за задницу, ну прям как семиклассник. Тамара злилась, но не так чтоб сильно. Она никогда серьезно не смотрела на него. Он лез целоваться, правда без какого-либо насилия, как бы в шутку постоянно признавался ей в любви. Тамарка все эти выходки списывала на то, что она единственная молодая птичница и ему заигрывать больше не с кем. Потом она стала его в наглую использовать – по ее приказу Гришка таскал мешки с комбикормом, вывозил помет, дробил мел и выполнял другую тяжелую работу. Она стала в шутку позволять ему подержаться за сиську или легонько взять ее за ягодицы. И вдруг в один момент она поняла, что нестерпимо хочет его. Пару дней она страшно боялась этого желания, а потом дала ему волю. И тут случилось то, чего никогда с ней не было. Случился страшный кайф! До замужества нее пару раз бывали оргазмы, но какие-то быстрые и поверхностные. Она здорово ощущала свой клитор, иногда резко, с острой слабостью до дрожи, но само проникновение оставляло ее весьма равнодушной. Похоже, что роды что-то перестроили в ее организме. В начале Гришка довольно сильно раздрочил ее, и она позволила ему на себя залесть тут же в подсобке. Он всего пару минут нетерпеливо посовался на ее лобке, вот уже пришли ее клиторные дела, как вдруг поверх них навалилось нечто очень приятное, откуда-то изнутри. Чувство было настолько сильным и долгим, что дрожь перешла в какие-то конвульсии, ей казалось что она проваливается в океан удовольствия и страшно хотелось заорать. Он сделал свое дело, а она все лежала полностью расслабленной, слушая периодически возвращающиеся волны своего неземного блаженства, вызывающие все затухающие спазмы ее тела. Это было самое сильное чувство, самое приятное ощущение и самое высокое удовлетворение, когда-либо случавшееся за всю ее жизнь. Она просто не знала, не представляла, что такое возможно у нормальной женщины. Нет реально, такого не может быть! Но оно было.
На следующий вечер она намекнула своему мужу, не хочет ли он чего. Она попросила его сильно «потрогать себя». Он долго тер, потом крутил пальцем вокруг дырочки, она привычно закрыла глаза и стала ждать возвращения своего блаженства. Ничего не произошло. Абсолютно ничего. Он попросился войти в нее и она согласно кивнула головой. Все получилось, как всегда с самой первой брачной ночи. Никак. У нее на глаза навернулись слезы разочарования. Однако, даже воспоминания о ее вчерашней сладости, ничуть не изменили ее отношения к собственному мужу – она нежно обняла его, это же отец ее ребенка, ее единственная и такая прочная опора в этом мире. Она вздохнула и заснула спокойной.
На птичнике она больше всего боялась, все догадаются о ее связях с Григорием. Она боялась, что Григорий сам сболтнет о них по пьяне. Она боялась, что их элементарно застукают за этим делом. Она боялась всего этого, но давала ему все чаще и чаще. Один раз, улучив редкий момент, когда они оказались на птичнике совершенно одни и полностью насладились друг другом, она откровенно рассказала Гришке о своей проблеме с мужем и спросила его, в чем же секрет? Ведь Григорий не делал ничего особенного, ну разве что всегда любил минуты две-три потереть ее клитор. Она ведь просила тоже самое делать своего мужа, но от такого даже не завелась! Григорий сидел голый на мешке с комбикормом, и пытался понять проблему:
– Знаешь, Тамара, бабу, оно ведь любить ее надо… А бабa не должна бояться отдаваться. Ты же мужа своего боишься! Ты же как с отцом родным спишь. Какой тут кайф. А я кто? Так шалопай, ебарь… Я тебя ебу с любовью, а ты меня выше себя не ставишь, вот и разрешаешь себе подо мной кончать на полную.
Вдруг до Тамарки дошел некий смысл такой деревенской сексологии, ее непробиваемая логика и правда. Плевать, что она с Гришкой как простая сучка под кобельком, но куда страшнее было ощущение, что она не сможет переломить свое отношение к Василию. Однако семейная жизнь, комфорт, уют и достаток
