понимаешь? И явился я сюда, чтобы прикончить тебя…
— Ты потерял очень много крови, Улрик. Здесь есть какие-нибудь медикаменты?
Я быстро развеял все его надежды на мое спасение:
— По крайней мере, ничего такого, что могло бы спасти меня, здесь нет. Мне прямо в бедро угодили из электрического разрядника. Моя левая нога теперь — просто месиво из кусочков кости и окорока. Скафандр немного помог мне, но не очень. Можешь забыть об этом. Важно то, что они не знают о том, что ты жив! Если они попытаются сесть сюда еще раз, на всякий случай, и обнаружат тебя до того, как прибудет спасательный отряд — они выиграли. А они ни в коем случае не должны выиграть, понимаешь? Я им не позволю!
— В моем доме есть медицинская машина. Ее туда привезли доктора. После Болезни. Она сможет вылечить тебя.
— Конечно! А в Медицинском Центре я бы начал танцевать Самали уже через тридцать шесть часов. А если бы я не совался в это дело, я вообще бы не попал в такую переделку. Забудь об этом и постарайся сосредоточиться на том, чтобы остаться в живых…
После этого, я, должно быть, отключился, потому что следующим моим ощущением было то, что мне в бок кто-то втыкает тупые ножи. Я приподнял веки и увидел, что мой скафандр расстегнут, и еще много- много крови. Большой Джонни что-то делал с моей ногой. Я велел ему оставить меня в покое, но он продолжал пилил меня раскаленной добела пилой и лить мне на раны кипящую кислоту.
А потом, через некоторое время, я как будто поднялся откуда-то из глубин и снова увидел свою ногу, забинтованную до бедра лентой из аптечки первой помощи.
— В тебе еще много сил, Улрик, — сказал Джонни. — Ты боролся со мной, как морозный демон.
Я хотел сказать ему, чтобы он бросил это бесполезное дело и дал мне возможность спокойно умереть, но не смог издать ни звука. Великан поднялся на ноги, завернутый в зелено-пурпурный мех. Он нагнулся, поднял меня и направился к люку. Я снова попытался закричать, объяснить ему, что спасать ему нужно только самого себя, ради того, чтобы взять реванш. Что он уже сыграл роль сенбернара, спасающего терпящих бедствие в горах, и что еще одна бессмысленная прогулка в снегах будет означать победу Домбека и Иллини, что все мои труды пошли насмарку. Но это было бесполезно. Я почувствовал, как он покачнулся, оказавшись во власти ветра, услышал, как щелкнул включившийся термостат в моем скафандре. И затем меня с головой накрыло огромное одеяло.
Об обратном пути у меня почти не осталось воспоминаний. Прибор, контролировавший процессы метаболизма, постоянно держал меня под наркозом
— это и естественные механизмы защиты боролись с ощущениями, сопровождающими путешествие на плече ледяную пустыню, да еще когда осколки костей стараются выйти наружу через размозженные ткани бедра. Один раз я заглянул в огромное обмороженное лицо и встретил взгляд замутненных страданием глаз.
— Оставь меня здесь, — произнес я. — Я не нуждаюсь в помощи. Ни от тебя, ни от кого другого. Я выигрываю или проигрываю только самостоятельно.
Он покачал головой.
— Но почему? — спросил я. — Зачем тебе это?
— Человек, — сказал он. — Человек… всегда должен… доводить свои дела до конца.
И он продолжал идти вперед. Он был трупом, но никак не хотел лечь и умереть.
Я инстинктивно ел и пил из трубок, подведенных ко рту. Если бы я находился в сознании, то, наверное, постарался бы уморить себя голодом, чтобы не продлевать агонию. Иногда я приходил в себя, но не больше, чем на полчаса. И тогда я понимал, каково приходится куску мяса на крюке мясника.
Остальное время я спал и мне снималось, что я уже сдал вступительные экзамены в Ад. Несколько раз я чувствовал, что падаю и лежу на снегу, потом огромные руки, причиняя мне боль, поднимали меня с ворчанием, и я вновь ощущал себя возле огромного измученного тела, продолжающего брести куда-то.
А потом было еще одно падение, но только какое-то более окончательное, что ли, чем все остальные. Долгое время я лежал на месте, дожидаясь смерти. И только немного спустя мне пришло в голову, что скафандр не позволит мне так легко умереть. Питание и лекарства, которые позволили бы здоровому человеку благополучно продержаться с год, заставят помучиться умирающего ненамного меньше. Так что я остаюсь по эту сторону подземной реки, нравится мне это или нет.
Я открыл глаза, чтобы сказать об этом великану, и увидел его дом, возвышающийся под сенью огромных деревьев в сотне ярдов от меня. Чтобы добраться до него, мне понадобилось никак не больше дня. Я проползал по сотне миль зараз, преодолевая бескрайние пространства, усыпанные битыми бутылками. Дверь некоторое время сопротивлялась, но, в конце концов, я навалился на нее всем телом, тогда она отворилась и я ввалился внутрь, на дощатый пол. После этого мне потребовалось еще вечность, чтобы добраться до огромного медицинского кабинета, открыть его и вползти туда.
Я успел услышать, как включился диагностический прибор, и ощутить, как сенсоры задвигались по моему телу. Потом я долго, очень долго не чувствовал ничего.
На сей раз я очнулся с ясной головой, не испытывая боли, с шиной на ноге, которая позволяла мне ходить. Я огляделся в поисках хозяина, но оказалось, что в доме я один. В очаге не было огня, но, несмотря на это, в доме было тепло. Видимо, когда-то какие-то доброхоты установили здесь автоматическое отопление на тот случай, если очаг потухнет и великану станет холодно. На полках я нашел кое-какую снедь и впервые за много дней опробовал свои челюсти. Жевать было еще больно, но вполне терпимо.
Я включил коммуникатор и уже собирался было поведать Вселенной свою историю. Но потом вспомнил, что нужно выяснить еще кое-какие подробности. Я подошел к двери, смутно надеясь увидеть Джонни, разминающегося колкой дров.
Но все, что я увидел, это приглаженный ветром снег, раскачивающиеся под ветром деревья и серое небо, низко нависшее над землей, подобно мокрому холсту. А потом я увидел кое-что еще: продолговатый сугроб на полпути между домом и опушкой леса.
Хруст снега у меня под ногами почти оглушал в окружающей тишине. Я шел продолговатому сугробу. Да, он был там. Он лежал на спине, глаза его были открыты и смотрели в небо сквозь припорошивший их снег. Руки его были согнуты в локтях, а ладони открыты, так, как будто он держал на руках ребенка.
Снег, как одеяло покрыл его, будто для того, чтобы согреть во сне. Собака лежала подле него, замерзнув на своем последнем посту.
Я долго, очень долго смотрел на великана, и слова так и кипели во мне. Я очень многое хотел бы сказать ему, но для этого требовался голос, который перенес бы их через пропасть куда более широкую, чем пространство, туда, куда он ушел.
Поэтому все, что я сказал, было только:
— Ты победил, Джонни. Мы считали себя умниками, но именно ты оказался человеком, который довел свое дело до конца.
Я нажал кнопку «Передача», готовый дать залп, который потопит Домбека и его команду, как консервную банку, но потом тихий мудрый голосок благоразумия начал нашептывать мне в ухо. Прищучить их для меня будет равносильно самоубийству, причем и после смерти на моем замерзшем лице будет торжествующая улыбка, а нос будет воинственно выглядывать из могилы. Может быть, еще был смысл поднимать их на воздух для Джонни Грома его замерзший рай, особенно если учесть, что они собирались провести меня.
Но я-то был жив, а Джонни был мертв. А тот миллион по-прежнему дожидался меня. Там, в грузовом отсеке, не осталось ничего такого, чего нельзя было бы объяснить огромным нехорошим скорпионом, который слегка пожевал мою ногу.
Джонни будет героем и ему поставят памятник — замечательный памятник, где-нибудь в таком месте, куда не дотянутся ковши землеройных машин. Я сам прослежу за этим.
И, в конце концов, я поступил умно и очень-очень хитро. Я сообщил им то, что они хотели бы услышать от меня: что люди живы и что великан погиб геройски, как и подобает великану. После этого я
