Сняв свою посуду с печки, чтобы дать возможность вновь прибывшим приготовить себе пищу, Месснер сел на тюк с постелью, а вместо стола приспособил ящик для провизии. За едой он разговаривал с незнакомцем о дороге и о собаках, а тот, наклонившись над печкой, оттаивал лед на усах. Избавившись наконец от сосулек, незнакомец бросил тюк с постелью на одну из двух коек, стоявших в хижине.
— Мы будем спать здесь, — сказал он, — если только вы не предпочитаете эту койку. Вы пришли сюда первый и имеете право выбора.
— Мне все равно, — сказал Месснер. — Они обе одинаковые.
Он тоже приготовил себе постель и присел на край койки. Незнакомец сунул под одеяло вместо подушки маленькую дорожную сумку с медицинскими инструментами.
— Вы врач? — спросил Месснер.
— Да, — последовал ответ. — Но, уверяю вас, я приехал в Клондайк не для практики.
Женщина занялась стряпней, в то время как ее спутник резал бекон и подтапливал печку. В хижине был полумрак, свет проникал лишь сквозь маленькое оконце, затянутое куском бумаги, пропитанной свиным жиром, и Джон Месснер не мог как следует рассмотреть женщину. Да он и не старался. Она, казалось, мало его занимала. Но женщина, то и дело с любопытством поглядывала в темный угол, где он сидел.
— Какая здесь замечательная жизнь! — восторженно сказал врач, перестав на мгновение точить нож о печную трубу. — Мне нравится эта борьба за существование, стремление добиться всего своими руками, примитивность этой жизни, ее реальность.
— Да, температура здесь весьма реальная, — засмеялся Месснер.
— А вы знаете, сколько градусов? — спросил врач.
Месснер покачал головой.
— Ну, так я вам скажу. Семьдесят четыре ниже нуля на спиртовом термометре, который у меня в нартах.
— То есть сто шесть ниже точки замерзания. Холодновато для путешествия, а?
— Форменное самоубийство, — изрек доктор. — Человек затрачивает массу энергии. Он тяжело дышит, мороз проникает ему прямо в легкие и отмораживает края ткани. Человек начинает кашлять резким, сухим кашлем, отхаркивая мертвую ткань, и следующей весной умирает от воспаления легких, недоумевая, откуда оно взялось. Я пробуду в этой хижине неделю, если только температура не поднимется по крайней мере до пятидесяти ниже нуля.
— Посмотри-ка, Тэсс, — сказал он через минуту. — По-моему, кофе уже вскипел.
Услышав имя женщины, Джон Месснер насторожился. Он метнул на нее быстрый взгляд, и по лицу его пробежала тень — призрак какой-то давно похороненной и внезапно воскресшей горести. Но через мгновение он усилием воли отогнал этот призрак. Лицо его стало по-прежнему невозмутимо, но он настороженно приглядывался к женщине, досадуя на слабый свет, мешавший ее рассмотреть.
Ее первым бессознательным движением было снять кофейник с огня. Лишь после этого она взглянула на Месснера. Но он уже овладел собой. Он спокойно сидел на койке и с безразличным видом рассматривал свои мокасины. Но когда она снова принялась за стряпню, Месснер опять быстро посмотрел на нее, а она, обернувшись, так же быстро перехватила его взгляд. Месснер тотчас перевел глаза на врача, и на его губах промелькнула усмешка — знак того, что он оценил хитрость женщины.
Она зажгла свечу, достав ее из ящика с припасами. Месснеру достаточно было одного взгляда на ее ярко освещенное лицо. В этой маленькой хижине женщине понадобилось сделать всего несколько шагов, чтобы очутиться рядом с Месснером. Она намеренно поднесла свечу поближе к его лицу и уставилась на него расширенными от страха глазами. Она узнала его. Месснер спокойно улыбнулся ей.
— Что ты там ищешь, Тэсс? — спросил ее спутник.
— Шпильки, — ответила она и, отойдя от Месснера, начала шарить в вещевом мешке на койке.
Они устроили себе стол из своего ящика и уселись на ящик Месснера лицом к нему. А он, отдыхая, растянулся на койке, подложив руку под голову, и смотрел на них. В этой тесной хижине казалось, что все трое сидят за одним столом.
— Вы из какого города? — спросил Месснер.
— Из Сан-Франциско, — отвечал врач. — Но я здесь уже два года.
— Я сам из Калифорнии, — объявил Месснер.
Женщина умоляюще вскинула на него глаза, но он улыбнулся и продолжал:
— Из Беркли…
Врач сразу заинтересовался.
— Из Калифорнийского университета? — спросил он.
— Да, выпуска восемьдесят шестого года.
— А я думал, вы профессор. У вас такой вид.
— Очень жаль, — улыбнулся ему Месснер. — Я бы предпочел, чтобы меня принимали за старателя или погонщика собак.
— Он также не похож на профессора, как ты на доктора, — вставила женщина.
— Благодарю вас, — сказал Месснер. Потом обратился к ее спутнику: — Кстати, доктор, разрешите узнать, как ваша фамилия?
— Хейторн. Но вам придется поверить мне на слово. Я забросил визитные карточки вместе с цивилизацией.
— А это, конечно, миссис Хейторн… — Месснер с улыбкой поклонился.
Она бросила на него взгляд, в котором гнева было больше, чем мольбы.
Хейторн собирался, в свою очередь, спросить его фамилию, он уже открыл рот, но Месснер опередил его:
— Вы, доктор, верно, сможете удовлетворить мое любопытство. Два-три года назад в профессорских кругах разыгралась скандальная история. Жена одного из профессоров сбежала… прошу прощения, миссис Хейторн… с каким-то, кажется, врачом из Сан-Франциско, не могу припомнить его фамилии. Вы не слыхали об этом?
Хейторн кивнул.
— Эта история в свое время наделала немало шума. Его звали Уомбл. Грехэм Уомбл. Врач с великолепной практикой. Я немного знал его.
— Так вот, мне любопытно, что с ним сталось? Может быть, вы знаете? Они исчезли бесследно.
— Да, он ловко замел следы. — Хейторн откашлялся. — Ходили слухи, будто они отправились на торговой шхуне в южные моря и, кажется, погибли там во время тайфуна.
— Ничего об этом не слышал, — сказал Месснер. — А вы помните эту историю, миссис Хейторн?
— Прекрасно помню, — отвечала женщина, и спокойствие ее голоса являло разительный контраст гневу, вспыхнувшему в ее глазах. Она отвернулась, пряча лицо от Хейторна.
Врач опять хотел было спросить Месснера, как его зовут, но тот продолжал:
— Этот доктор Уомбл… говорят, он был очень красив и пользовался… э-э… большим успехом у женщин.
— Может быть, но эта история его доконала, — пробормотал Хейторн.
— А жена была настоящая мегера. Так по крайней мере я слышал. В Беркли считали, что она создала своему мужу… гм… совсем не райскую жизнь.
— Первый раз слышу, — ответил Хейторн. — В Сан-Франциско говорили как раз обратное.
— Жена-мученица, не так ли? Распятая на кресте супружеской жизни?
Хейторн кивнул. Серые глаза Месснера не выражали ничего, кроме легкого любопытства.
— Этого следовало ожидать — две стороны медали. Живя в Беркли, я, конечно знал только одну сторону. Эта женщина, кажется, часто бывала в Сан-Франциско.
— Налей мне, пожалуйста, кофе, — сказал Хейторн.
Наполняя его кружку, женщина непринужденно рассмеялась.
— Вы сплетничаете, как настоящие кумушки, — упрекнула она мужчин.
— А это очень интересно, — улыбнулся ей Месснер и снова обратился к врачу: — Муж, по-видимому,
