угольщик! Репа, совершенно не соображая, что он делает схватил сына за шиворот и толкнул глубже в толпу…
…— Кидай! — тетушка Ата, третья повариха, вздрогнула и перекрестилась. Коротенькие пальцы сами шмыгнули в подвязанный к поясу мешочек и выудили заляпанное зеркальце. Тут ведь такие порядки, впрямую пялиться опасно, ну да у старой сплетницы тети Аты есть хитрость и на их хитрость, вся правда, грязная, хитрость, да протирать некогда. Ата уставилась в мутное стекло и аж икнула. Гитару схватила Пюна Козюля. Пюна Аскалыжич, конечно, но как они с детства знакомы, так Пюна для Аты и осталась на детском прозвище: Козюля. Закадычная вражина, заклятая подружка. Вот, похоже и придется оставшиеся пару лет одной доскрипать, некому с утра будет с ехидцей бросить: «Что не сдохла еще? Подбери козявки- то, на подол насыпала!»и в ответ услышать: «Это ты, Ата-горбата? Да с твоей фигурой, старуха, я б до твоих лет жить не стала. Еще б в восемнадцать в торчке утопилась!». Пустят тебе, Пюне, жалкие остатки кровушки, а потом поведут голую полоумную старуху на эшафот, и вряд ли тогда соседушка даже фигу напоследок покажет. Тошно тут стало Ате. Так и заблазнило перед подслеповатыми глазками старушки видение одинокого пасмурного утра, одинокого пасмурного дня и одинокого пасмурного вечера (о ночи давно уже речи не идет). Короче, Ата подставила подножку стражнику несущемуся со своими жуткими протянутыми клешнями прямо к Пюне. Ну и грохот был! Дай бог ноги! Пятьдесят лет так не бегала!..
…— Кидай! — Анна-Клементина, шестая белошвейка, спешно подхватила корзину и сжала бледно-розовые губки, только что повторявшие за парнем из клетки слова такой милой песенки — отвела душеньку, пора и честь знать, восвояси поспешать. Может лет пятнадцать назад она бы и подставила руки странной лютне, и потом хоть режьте ее. Но сейчас уже отпелась, старая: тридцать лет вам не пятнадцать. Детки-бедки. Анна-Клементина прямо-таки физически ощутила, как возвращаются к губам и глазам противные сухие морщинки, а годы грузом на хребет. Краем глаза она глянула-таки, кто там у них в подземельи такой смелый. Сердце тут же заколотилось, снова напомнив юность: этого задумчивого мужика-столяра она нет-нет да и встретит в их переулке. У него такие необычно зеленые глаза…
…— Кидай! — Лен Стюрт всерьез рассчитывал на то, что Робби Уллип сделает его, Лена, управляющим в лавке. Назначение решило бы сразу несколько проблем, главное, со здоровьем, в этом проклятом месте, где дышишь ровно сырой ватой трудно сохранить легкие в приличном состоянии. Лен Стюрт натянул пониже колпак на бледное с бардовым румянцем лицо и бросился спасать шефа и свое повышение…
…— Кидай! — Коротышка Хупит чуть не обмочился кипятком: Рузи Палец поймал чертову лютню! Он что, решил добровольно сдаться страже? Как раз после того, как они отхватили этот чудный лакомый кусочек богатства и благосостояния, пришив одного из этих жирных баронских холуев. Не иначе у подельника крыша поехала! Ну уж пусть не надеется! Железные калганы до него не доберутся!..
… Так вот, по поводу спасения гитары. В последствии окажется, что поймало ее примерно столько же человек, сколько несло бревно вместе с В.И.Лениным на знаменитом коммунистическом субботнике. Правда, если в случае с бревном, все и каждый спешили донести до окружающих свое участие в легендарном событии, в ситуации с кунгур-табуреткой — народ безмолвствовал. Что еще интересно: если бы в баронстве существовало что-нибудь хотя бы отдаленно напоминающее презумпцию невиновности, оказалось бы, что все подозреваемые имеют неоспоримое алиби. Ведь они в действительности находились в знаменательный момент времени совершенно в другом месте.
Собственно родную «табуретку»поймала Битька. Именно ей и принадлежал вопль «Кидай!». И именно у нее теперь на лбу красовалась набитая неприцельно приземлившейся гитарой шишка, а под глазом, оставленные грифом царапины. Однако, благодаря магии Флая, люди вокруг видели кого угодно, только не незнакомцев. Вплоть до стражи.
Единственными, кого эта довольно удачная маскировка обмануть не могла, оказались Рэн О' Ди Мэй и барон Амбр.
ГЛАВА 49
В комнате было темно. Не так, чтобы совсем ничего не видно было, например, гобелены на стенах вполне было видно, даже ощущение создавалось, что люди, звери и чудовища на коврах посверкивают глазами, следят за каждым движением Рэна, жадно впитывают его отчаянье. В общем, в комнате было далеко не так темно, как внутри у оруженосца. Вот там царила неподвижная плотная чернота. Рэн забился в угол и надзирал за темнотой. От любой мысли, от любого чувства темнота начинала колыхаться, кружиться, бесноваться угольной взвесью, потревоженным пеплом. И тогда… и что тогда? Тогда он не будет сильным, не будет спокойным, тогда он не сможет убить барона.
В принципе, даже убийство барона не имело сейчас уже никакого смысла. Но было необходимо. Это было единственное нормальное действие в этой ситуации. Ситуации.
В другом углу комнаты покрытые мешковиной лежали несколько тел. В темноте белели ноги. В этом направлении Рэн не сделал и шагу. И даже старался не смотреть. Он был уверен, а точнее надеялся, что посмотри он — и крыша съедет, тихо шифером шурша, как говорила… Рэн глубоко вздохнул и стиснул виски. Нет смысла смотреть, он и так прекрасно знает, кто под мешками. Казнь происходила прямо на его глазах. Он даже знает, что там нет Бэта. Но, что самое ужасное, может он как раз там и есть. Да вот все закончилось, а он, Рэнделл О' Ди Мэй, еще жив. Рок-энд-ролл мертв, а я еще нет.
Впрочем, ненадолго. После всего, что ему пришлось увидеть и услышать сегодня, вряд ли он сумеет прожить долго. Господь не может быть так жесток со своим рабом. Впрочем… А убивать барона можно только наверняка. Если шанс представится, то он будет единственным.
И вот ведь как глупо. Ведь он видел все собственными, почерневшими и потрескавшимися от горя глазами, но все равно где-то в глубине его души под слоем черноты — надежда. И он молится, уповая на то, что, господь-то всемогущ, и что ему стоит даже и время вспять повернуть. Сделать так, будто ничего и не было. Будто просто приснился Рэну О' Ди Мэю кошмар.
Впрочем, продолжает сниться.
В тишине по ковру прошуршали чьи-то голые ноги. От этого звука у Рэна похолодели руки, и даже волосы зашевелились на голове. Он машинально схватился за крестик. Потеплел, засветился сквозь кулак. Ноги остановились рядышком, маленькие, беленькие, на подобие как у трупов в дальнем углу. Обладатель ног тихонько всхлипнул и присел на корточки. Теперь перед носом Рэна светились две круглые коленки. Рэн, сжал зубы и, пересилив страх, рывком вскинул голову. Если бы сейчас перед его лицом возникла жуткая вампирская харя с оскаленными клыками, он бы, пожалуй, завопил. Или сердце бы у него разорвалось. Впрочем, он же пытается убедить себя, что все это — сон. По крайней мере, сон то, что он видит перед собой. Ведь это Бэт.
— Это я, — тихонько говорит Бэт и, протянув к лицу Рэна руку, убирает с него волосы. Рука холодная. Потому, что Бэт — это призрак или оттого, что она (он?) одет(а) лишь в грязненькую набедренную повязочку, а ведь холодно? Рэн помимо воли приглядывается к шее — следа от веревки нет. Впрочем, в отличие от Санди, Бэта не повесили на глазах у оруженосца.
— Я с тобой. Ты не рад меня видеть? — Бэт хлопает огромными глазами и подныривает под руку Рэна, прижимаясь к его груди. — Холодно, — жалуется из-под-мышки.
— Санди повесили сегодня утром. И еще двоих мужчин, старуху и подростка. Якобы они прятали нашу гитару. Гитару и саксофон расколотили. В порошок стерли. Значит, ни Шеза, ни дядюшки Луи больше нет, — помимо своей воли говорит вдруг Рэн.
Бэт как-то непонятно всхлипывает в ребра оруженосцу, его тонкие пальчики старательно ищут дорогу под рубаху парня. Рэн вдруг понимает, что чувствует себя как-то странно: будто Бэт — кто-то чужой, не нужный, и одновременно Рэн стыдится своих ощущений: ведь это же его друг, да, скажем так: друг, а он не чувствует ни тепла, ни радости. Пальчики Бэт становятся все упорней и беззастенчивей, Рэн вдруг обращает на это внимание, и, недоумевая, твердо берет за плечи прижимающееся к нему существо и немного отстраняется.
— Бэт?
Вот именно что, Бэт. Бэт Рич Гарвей. А не Беатриче, как он сложил из двойного имени одно. Не
