Уважаемая сеньора Пантоха!
Сколько раз я подходила к Вашей двери, хотела постучать, но потом раскаивалась и вся в слезах возвращалась к своей сестре, Росите, потому что твой муж всегда грозился: раньше, мол, провалитесь в ад, чем подойдете близко к моему дому. Но я совсем отчаялась, и без того живу как в аду, сеньора, сжальтесь надо мной, хоть сегодня, в День поминовения усопших. А я сейчас пойду в церковь Пунчаны помолиться за дорогих тебе покойников, сеньора Пантоха, прояви доброту, я знаю, Вы добрая, и я видела, какая у тебя хорошенькая доченька, личико у нее ангельское, как у младенца-мученика из Моронакочи. Скажу Вам, когда родилась твоя доченька, мы все в Пантиляндии были уж так рады, уж так рады, мы устроили праздник твоему мужу и подпоили его, чтобы ему от вина стало еще лучше, вот, говорили мы друг дружке, наверное, она, что твой ангелочек, с чистой душою явилась к нам прямо с неба. Так, видать, и есть, я знаю, мне сердце подсказывает. Вы меня знаете, один раз видели год назад или больше, я та прачка, которую Вы по ошибке впустили в дом, думали, мол, я пришла белье постирать. Это я и есть, сеньора. Помогите мне, проявите доброту к бедняжке Макловии, я помираю с голоду, а несчастный Теофило там, в Борхе, его гноят в карцере, посадили на хлеб и воду, он мне описал все в письме, которое передал один друг, а весь грех-то его, несчастного, в том, что он любит меня, помогите хоть чем-нибудь, а уж я по гроб жизни буду тебе благодарная. А как Вы думаете, я могу жить, сеньора, если Ваш муж выкинул меня из Пантиляндии? Сказал, что я плохо вела себя в Борхе, мол, подговорила Теофило убежать. Это не я, это он сказал: давай убежим в Ньеву, сказал, простит мне, что я была гулящей, что, когда мы приехали в Борху, как только увидел меня, мол, сердце ему сказало: «Вот она, женщина, которую ты ищешь всю жизнь».
Благодаря доброму сердцу сестры моей Роситы у меня есть кров, но она сама тоже бедная и не может кормить меня, сеньорита, это она пишет тебе письмо за меня, я не умею. Сжальтесь надо мною ради Христа, он тебя наградит за это, наградит на небе и тебя и доченьку твою, я видела ее на улице, как она топала своими ножками, и подумала, ну чистый ангелочек, глазки-то какие. Мне надо вернуться в Пантиляндию, скажи своему мужу, пусть простит меня и возьмет обратно. Разве я плохо работала? Разве чем огорчила сеньора Пантоху, пока была там? Ничем, ни разочка, только это одно за весь-то год. Я что же, не имею права полюбить человека? А сам он как слюни пускает, когда к нему подступается Бразильянка со своими штучками? Поостерегись, сеньора, это плохая женщина, она жила в Манаосе, а гулящие оттуда все, как одна, бандитки, она, видно, опоила твоего мужа, околдовала, чтобы вить из него веревки. Ведь убились же из-за нее двое мужчин, один американец — прямо святой, говорят, а другой студент. И разве с сеньором Пан-Паном уже не получилось так, что она вытягивает из него все, что ей надо? Поостерегись, сеньора, эта женщина может его отнять, тогда наплачешься, сеньора. Я буду молиться за тебя, чтобы такого не вышло.
Попроси его, умоли за меня, сеньора Пантоха. Моего Теофило будут держать за решеткой много месяцев, а я хочу повидать его, потому что, чудное дело, по ночам плачу во сне и все о нем думаю. Он муж мой перед Богом, сеньора, нас повенчал старичок, святой отец в Ньеве. В Хранилище креста мы распяли куренка ради нашей любви и верности. Теофило не был с братьями, а я была с тех пор, как в Икитос пришел брат Франсиско, благослови его Бог, я ходила слушать его, и он меня обратил. А я обратила Теофило, и он сделался братом», увидел, как в Ньеве «братья» нам помогли. За то, что дали нам пищу и уступили свой гамак, им, беднягам, пришлось уйти в горы, бросить дома, бросить всю живность, все, что имели. Какая же это справедливость — преследовать хороших людей, которые верят в Бога и творят добро?
Как я могу поехать к Теофило повидаться, если у меня нет денег на дорогу? А где взять работу, если Сморчок жутко злопамятный и не хочет брать меня к себе, потому как я ушла от него в Пантиляндию. И обратно в прачки не хочу: смерть как устаешь там и полиция вытягивает все, что заработаешь. Некуда деваться, сеньора. Поцелуй его да исхитрись как-нибудь, ведь мы, женщины, умеем, сделай, чтоб он простил меня, а уж я на коленях приползу целовать тебе ноги. Подумай о моем Теофило, как он там в Борхе, а я тут на себя руки хочу наложить, воткнуть бы себе в сердце шип чимбиры, как делают люди в племени чунчо, и конец печалям, да вот сестричка Росита не дает, и еще знаю, что Господь наш Бог и брат Франсиско, наместник его на земле, не простят мне этого, они любят всякую тварь живую, они даже гулящую любят. Сжальтесь надо мною, пусть он возьмет меня обратно, в жизни больше не прогневлю его, клянусь тебе твоей доченькой, буду молиться за нее, пока не охрипну, сеньора. Меня зовут Макловия, он знает. А уж я так тебя благодарю, сеньора Пантоха, награди тебя Бог, целую твои ножки и ножки твоей доченьки,
по гроб жизни тебе преданная
МАЙОРА КАК ГОДОФРЕДО БЕЛЬТРАНА КАЛИЛЫ, КОМАНДИРА КОРПУСА АРМЕЙСКИХ КАПЕЛЛАНОВ V ВОЕННОГО ОКРУГА (АМАЗОНИЯ)
Бригадному генералу Висенте Скавино,
главнокомандующему V военным округом (Амазония)
Мой генерал!
Повинуясь тяжкому долгу, прошу Вас о моей немедленной отставке из Перуанской армии, в рядах которой я имею честь служить восемнадцать лет, с тех пор как был рукоположен в священники, и где получил, хотелось бы верить — заслуженно, звание майора. Повинуясь также с прискорбием велению совести, возвращаю армии через Вас, моего непосредственного начальника, три награды и четыре благодарности, объявленные в приказе, которыми за годы моей службы в обойденном вниманием и почестями Корпусе армейских капелланов (КАК) Вооруженные силы желали поддержать мои старания и выразить свою признательность.
Чувствую себя обязанным откровенно заявить, что причиной моего ухода из армии и отказа от наград и благодарностей является существование в Сухопутных войсках пагубного полуподпольного учреждения под эвфемистическим названием Рота добрых услуг для гарнизонов и частей Амазонии, на деле прикрывающим активную, приобретающую все больший размах поставку проституток в военные лагеря и речные базы Амазонии. Ни как священник, ни как солдат я не могу смириться с тем, что армия Болоньези и Альфонсо Угарте, украсившая историю Перу столькими благородными делами и славными героями, так низко пала и покровительствует продажной любви, субсидируя ее из своего бюджета и предоставляя в ее распоряжение свою Интендантскую службу. Хочу привести лишь один вопиющий парадокс: за восемнадцать лет, несмотря на все мои настойчивые просьбы и ходатайства, мне не удалось добиться, чтобы в Сухопутных войсках была создана передвижная команда капелланов, которые бы могли периодически навещать солдат отдаленных гарнизонов, где нет своих священников, — а таких гарнизонов большинство, — привозя туда святые дары и исповедуя, в то время как упомянутая Рота добрых услуг уже теперь, не просуществовав и полутора лет, имеет в своем распоряжении гидроплан, речное судно, грузовик и самые современные средства сообщения для того, чтобы заражать всю нашу сельву, из конца в конец, грехом, развратом и, без сомнения, сифилисом.
Хочу, наконец, обратить Ваше внимание на то, что эта вызывающая удивление Рота возникла и процветает в то время, как католической вере, официальной религии Перу и Вооруженных сил, у нас в Амазонии угрожает чума суеверия, которое под личиной так называемых «братьев» обрушивается на селения, вербуя все больше адептов среди наивных и невежественных людей, а чудовищный культ ребенка, зверски распятого в Моронакоче, распространяется повсюду, проникая даже, как стало известно, в военные казармы. Нет необходимости напоминать Вам, мой генерал, что всего два месяца назад в расположении
