Генератор молчал. Он был весь в воде. Надежда была лишь на его надежную гидроизоляцию. Вода в трюме с силой плескалась от одного борта к другому. Я посветил фонариком в топливный бак. Из-за крена на правый борт остатки бензина перелились к одной стороне и обнажили фильтр, которым начинался бензопровод. Я вернулся в салон и сказал:
— Пойди заправь генератор бензином.
Поул смотрел на меня, ничего не соображая. Он начал ужасно потеть. Его кожа стала серо-зеленой. Глаза глубоко ввалились. Он так перепугался, что перестал понимать простые вещи. Ему надо было диктовать, что делать, и я медленно объяснил ему, что от него требуется. И он все-таки сделал это. Генератор заработал, и помпы тоже пришли в действие. Я начал расчищать в трюме изуродованный пол.
Это заняло полчаса. Когда я закончил, трюм стал похож на дровяной сарай. Вверху завывал ветер. Целое озеро черной воды плескалось у правого борта вокруг беспорядочно разбросанных кусков балласта. Я стал перетаскивать балласт к левому борту.
Это была ужасная работа. Балласт состоял главным образом из кусков старых рельсов такой длины, чтобы два человека могли их поднять и затащить в трюм. Они были слишком тяжелы для одного, даже если бы он и не надрывался от работы в течение последних десяти часов. Куски рельсов лежали в трюме кучей, в полном беспорядке, как шпильки в известной детской игре, где надо вытащить одну, не потревожив остальные. «Альдебарану» еще повезло, что эти металлические штыри не пробили его борта.
Я позвал:
— Поул!
Он выбрался из каюты и спустился ко мне. Он явно был не в себе, двигался так медленно, что мне пришлось поднять один конец рельса, дать ему в руки а потом поднимать свой. С этим грузом в руках мы преодолевали крен и укладывали рельсы у левого борта. Потом шли за следующим, потом еще за одним, и так без конца.
Когда мы перетаскали первый десяток, наши руки кровоточили, покрылись грязью и солью. Полтонны перетаскали, подумал я. Осталось всего-навсего девять с половиной тонн. Я стиснул зубы и пополз за следующим рельсом.
Я брел в темной воде и вдруг понял, что Поула рядом со мной нет. Он сидел на балке, опустив голову на руки. Сквозь пальцы сочилась кровь, которая казалась черной в желтом свете фонарика.
— Вставай! — закричал я каркающим голосом, так как в горле у меня совсем пересохло.
Он не двинулся с места. Наверху над нами с грохотом прокатывались волны, и страшно выл ветер в снастях. А здесь, в трюме, поблескивал свет фонарика на поверхности воды, и Поул сидел молча, закрыв руками голову.
Я подошел к нему, схватил за руки и спросил:
— Ты жить хочешь?
Он посмотрел на меня. На серо-зеленом лице виднелись следы крови.
— Я не могу идти.
— Нет, можешь. У нас пари.
На мгновение его взгляд прояснился, и я отчетливо увидел в нем ненависть. Потом шаркающей походкой он поплелся в каюту на корму.
Я подумал, не вернуть ли его силой. Но это потребовало бы от меня слишком многого. Я вернулся к своей работе и один перетащил еще два рельса. Мне смертельно хотелось спать. Я уже не думал о том, что могу утонуть, и Поул вместе со мной. Но я обещал Генри доставить «Альдебаран» в Марбеллу. Марбелла. Кубок. Я должен выиграть это пари и навсегда выкинуть Поула из своей жизни. Я не мог сейчас позволить себе утонуть.
Я нагнулся, отыскивая под водой очередной кусок рельса. Но мои руки наткнулись на что-то квадратное и мягкое. Это была литая чушка, смесь резины и свинца.
Я вытащил один такой блок и вернулся назад. Здесь было много таких блоков. Кто-то отыскал их на свалке и использовал в качестве балласта. Я был очень благодарен этому человеку. Они не разрывали руки, как металлические рельсы, и весили гораздо меньше. Первый приятный сюрприз за все эти дни.
После полсотни ходок я был как в тумане от боли и усталости. Еле держался на ногах. В ушах гудело, и я понял, что силы мои исчерпаны.
Пошатываясь, я прошел на корму и съел целую банку мясных консервов. Поул аккуратно устроил себе постель и лежал на ней лицом вниз.
Поев, я почувствовал холод и страшное желание поспать. Генератор постукивал под полом, нагоняя сон. Угол, под которым висела потолочная лампа, был уже не таким крутым, как раньше. Прошло шесть часов с момента, как сорвался балласт. Барометр стоял низко, но устойчиво.
Я вышел на палубу.
Облачность уже не казалась сплошной. Отдельные клочья облаков гнались Друг за другом в безграничном море звезд. Луна была в третьей четверти и казалась необычно яркой после трюмного мрака. Ее свет серебрил края облаков и искрился на гребнях водяных гор, превращая пену в сверкающий снег. Все вокруг находилось в движении и было озарено мерцающим светом.
Весь дрожа от холода, я прошел по палубе, чтобы проверить кливер. Меня с головы до ног окатило водой. Когда я вернулся в салон, он показался мне теплым и уютным. Я сел и откинулся на спинку дивана. Он был неудобным, лежать на нем — все равно что лежать на американских горах. Но мне было все равно.
Я заснул.
* * *
Проснувшись, я провел осмотр по циклу, которому меня научил Генри, когда мне было еще восемнадцать лет и мы ходили с ним на яхте по Ла-Маншу. Сначала надо определить, где мы находимся, визуально и по навигационному прибору Декка, проверить барометр, погоду и корабль. Прибор Декка показал, что мы были в пятидесяти одной миле от Рио-дель-Виго. Я отметил наше положение на карте кружком с точкой посередине. Барометр поднимался. Только потом я поставил греться большой чайник. Генри всегда учил: сначала корабль, а уж потом команда. Поул все еще бесформенной кучей валялся на своем диване. Его глаза зло следили за мной, когда я ставил чайник.
— Завтрак? — спросил я.
— Нет.
Он был пьян. От него прямо-таки разило виски.
— Тебе надо бы протрезветь. Много работы.
— Подумаешь, начальник выискался!
Я поставил сковородку на печь, положил туда бобы, банку тушеного мяса и соус из красного перца. Когда все начало кипеть, я разложил еду в две миски.
Поул поморщил нос:
— Отвратительная еда!
Я включил радио. Приятный баритон из Лондона говорил что-то о сельском хозяйстве. До прогноза погоды оставалось пять минут.
— Дерьмо! — сказал Поул, отшвыривая свою миску.
— Заткнись, — ответил я.
Подошло время прогноза погоды.
Я бегло записал штормовое предупреждение, угрожающе звучащее по радио. Диктор, наверное, чувствовал себя героем, потому что в пять утра выбрался из теплой кровати и приехал в душную студию в Брод-кастинг-Хаузе. Я представил себе, что бы он подумал, если бы увидел этот ужасный салон, полный разбросанных вещей и недоеденных сандвичей, с мокрыми плащами на полу, и услышал дикий визг ветра.
«Западнее Финистерре западный штормовой ветер в девять баллов с возможным отклонением к северо-западу и усилением до десяти баллов...» — объявил диктор. Дальше я не слушал, думая о завтраке с ветчиной и томатами и о том, как мне не хочется сидеть тут, в салоне, и еще целых двенадцать часов глядеть на Поула, мокрого и голодного.
Поул сказал:
