— Окажи господину честь: оставь свои замечания при себе, — одернул ее Кристоф.
— А она не оставила адрес?
— Нет, — сказала Жизель.
Сердце мое упало.
— Во всяком случае, не номер дома. До востребования.
— Откуда ты знаешь? — спросил Кристоф.
— От господина Жерарда. Он сейчас управляет рестораном. И отнюдь не счастлив этим.
— 'До востребования' где?
— Сен-Жан-де-Сабль, — выпалила Жизель.
Сен-Жан-де-Сабль...
— Спасибо, — поблагодарил я ее.
В тот вечер я вновь шагал на ватных ногах по дороге, бегущей по верху стенки набережной. «Аркансьеля» больше нет, его уже забрала специальная команда. Близ Эснандеса, за тем местом, где «Аркансьель» был выброшен на берег, находилось кафе с телефоном. Кристоф принес мне газету «Оуэст Франс» с моей фотографией, извлеченной из архива: на ней я был чисто выбрит, при воротничке и галстуке. Хотя Жизель и выстирала мою одежду, ей не пошло на пользу продолжительное пребывание в соленой воде, а не брился я со времен Пултни. Но мой внешний вид не выбивался из общего фона посетителей кафе. Разведение устриц — грязное производство, совсем не из тех, где выгодно быть одетым получше. Человек за стойкой бара обладал животиком владельца кафе, зависавшим под голубой курткой над рыбацкими брюками. Он дал мне чашку черного кофе и указал на телефон. Я набрал номер Мэри Эллен.
Она долго не брала трубку. Когда же ответила, ее голос звучал хрипло и резко.
— Мэри Эллен? — уточнил я.
— Кто говорит?
— Мик.
— Это не смешно, — отрезала она. Послышался щелчок. И смодулированный голос робота: «Абонент разъединился».
Я снова набрал номер. Кто-то поднял трубку.
— Это я, Мик. Звоню из Франции. Что я такого сделал?
Наступила пауза. Я ожидал щелчка. Что же теперь, хотел бы я знать? Мэри Эллен вот так вешала трубку бессчетное число раз. Но, Господи помоги, только не сегодня! Я добавил монет в монетоприемник.
— Мик?! — переспросила она.
— Совершенно верно. Не вешай трубку. Только скажи мне, что такого, как предполагается, я сделал, ладно?
— Это в самом деле ты?! — воскликнула Мэри Эллен каким-то высоким сумасшедшим голосом.
— Ну, пожалуйста, — поторапливал я ее. — Говорю из автомата.
— Мик! — сказала Мэри Эллен. Ее голос потеплел, словно под ним костер. — Мик, милый! Как замечательно!
— Что?
— Ведь сказали, что ты погиб. Утонул.
— Кто сказал?
— Французская полиция.
— Фрэнки знает?
— Она звонила.
— Где она?
— Не знаю. Открытку прислала из Монпелье. Проездом. Голосок звучал весело.
Теплота в голосе Мэри Эллен была приятна. Но мои мысли продолжали свое течение, и желудок вновь схватил спазм.
— Я намереваюсь повидать ее.
— Каким образом?
— Догадываюсь, где она может быть. — Я постарался сказать это как можно непринужденнее.
Но Мэри Эллен достаточно хорошо знала меня, чтобы почувствовать, когда я «стараюсь».
— Все ли в порядке? — настороженно спросила она.
— Все замечательно!
— Тогда почему ты беспокоишься о Фрэнки?
— Я не вполне одобряю этого Бараго.
— Пожалуй, ты прав, — сказала Мэри Эллен. — И я рада, что ты собираешься навестить ее.
В голосе Мэри Эллен чувствовались неуверенность и сомнение.
— Никому не говори, что я звонил. Не могла бы ты связаться с Джастином?
— Конечно.
— Передай: я близок к тому, чтобы получить требуемое. Попроси Джастина арендовать мне машину и ссудить немного денег. Я получу их на почте в Рошфоре.
— Береги себя, Мик! — сказала Мэри Эллен.
Голос ее дрогнул. Радостно было ощущать себя связанным с Мэри Эллен, хотя бы и посредством крошечных вспышек света волоконной оптики. Мне не хотелось разъединяться, и ей тоже.
— Было так ужасно думать, что ты умер! Мы редко видимся, правда?
— Да, — согласился я.
— Я так рада, что ты там.
— Я найду Фрэнки, — пообещал я.
— Без нее так одиноко, не правда ли?
— Да.
Мэри Эллен и понятия не имела, как далеко могло зайти наше с ней одиночество.
— Спасибо тебе, милый!
Я представил себе Мэри Эллен в ее квартире на диване, за окнами — созвездие огней реки в черной воде. Она, наверное, улыбалась той своей доверчивой улыбкой, что появлялась у нее в редкие дни, когда мы действительно были вместе и она забывала, что я — безответственный ирландец, а она — Мэри Эллен Соумз, самый продуктивный страхователь в мире.
Монеты иссякли. Я повесил трубку, расплатился за кофе и заковылял в ночь. Ноги теперь шли получше.
На следующее утро Кристоф подвез меня в город и я поспел на автобус в Рошфор. Я получил деньги, которые Джастин перевел телеграфом, и забрал «пежо», ожидавший на железнодорожной станции. Затем отыскал на карте дорог Сен-Жан, пообедал со свирепым аппетитом и отправился в путь.
Я остановился переночевать близ Тулузы. Воздух там был теплым, напоенным травами, а утренний свет — желтее и ослепительнее, чем голубой свет Атлантики в Ла-Рошели.
Французский подававшего завтрак официанта звучал резко и был так же горек, как и кофе. Язык Жан-Клода и Креспи. Оплатив счет деньгами Джастина, я купил соломенную шляпу на шумном уличном базаре и продолжил свой путь к побережью.
Полтора часа спустя я оказался в стране больших рекламных щитов. Вдоль дороги тянулась колючая растительность, борющаяся за свое выживание под серовато-коричневым песком и грязными газетами. Щиты рекламировали вино и квартиры, виллы и опять же квартиры, солнцезащитную мазь и снова квартиры. В одиннадцать я проехал под указателем с надписью: 'Сен-Жан-де-Сабль: Старый порт — Кемпинги — Гавань удовольствий «ле Диг» и с идеализированной картиной рыбацкой деревушки: красные крыши, башня церкви, пальмы на желтой песчаной отмели, вдающейся в синее-пресинее море.
Возможно, Сен-Жан некогда и походил на этот плакат, но двадцатый век обрушился на него и все еще продолжал активно уничтожать остатки былой живописности. Между границей города и первым светофором я миновал с десяток строительных площадок с поднимающимися над ними в голубое небо Средиземноморья клубами пыли. Здесь возникало ощущение стихийности и неконтролируемости, весьма
