— Нет, — сказал Чарлстон.
Мы подошли поближе.
— Ники, — продолжал Чарли, — а когда будет слушание этого дела в суде?
— В следующий вторник, — сказал Ники.
— Хранение марихуаны, — пояснил мне Чарли. — Нападение на констебля Вэзеролла под воздействием лишней дозы пива. — Он повернулся к Ники: — Судьи в Пултни — не очень-то доброжелательные ребята. Для тебя это имеет значение. Я-то знаю их с детства. Что тебе потребуется — так это подставной свидетель.
— У меня есть кое-кто, — сказал Чарлстон.
Его улыбка теперь исчезла, и он выглядел угрюмым.
— Только не в Пултни. Здесь у тебя никого нет, — сказал Чарли. — Мне бы и самому хотелось иметь возможность выступить и сказать, какой ты замечательный, полезный парень.
— Послушай-ка... — Чарлстон задумался. — Ты намекаешь на Эрика Уотерса?
— Приятеля Ви Фрэзер, — подсказал я.
— Ах да, Барби, — припомнил Чарлстон. — Человек по имени Эрик.
— Номер его телефона? — сказал Чарли. Чарлстон порылся в своем блокноте.
— Вот. — Он передал Чарли листок бумаги. — Спасибо, что вы решили выступить свидетелем.
— Увидимся в суде, — сказал Чарли.
Чарлстон пристегнул доску для виндсерфинга обратно на «БМВ» и укатил прочь.
— Председатель суда меня просто терпеть не может, — заметил Чарли, протягивая мне листок. — Держи. Яхта ходит нормально?
— Как поезд, — сказал я и поведал ему о регате в Кинлочбиэге... — Если мы выиграем эти гонки, то мы в деле.
— Еще увидимся, — сказал Чарли.
Он попрощался с Фионой и пошел к старому складу, который служил ему конторой. А мы с Фионой побрели вверх, по круто поднимающемуся булыжнику Причальной улицы.
— Мне понравился твой приятель Чарли, — сказала она. — А этот поселок — не очень.
Дома в Пултни были ослепительно белыми, а корзинки с геранью — чрезмерно пышными.
— Они считают, что это красиво, — сказал я. — После Шотландии все это выглядит слишком маленьким и простеньким.
— Может быть, надо, чтобы мои глаза привыкли, — согласилась она.
Дом Ви стоял на возвышении, в стороне от Причальной улицы. Я открыл дверь своим ключом. В доме пахло грязной посудой, невынесенным мусором и какой-то затхлостью. Десятки фотографий Ви в мини-юбках или сидящей верхом на маленьких осликах таращились со стен, наводя тоску обилием губной помады и накладных ресниц. Ее сумочка валялась на низком столике среди немытых кофейных чашек и использованных бумажных носовых платков. В сумочке лежали скомканные деньги, рассыпанная косметика и коричневая бутылочка с четырьмя оранжевыми капсулами и с надписью на этикетке: «Секонал». Я спустил капсулы в унитаз. Когда я вернулся, Фиона в каком-то зачарованном ужасе смотрела на фотографии и на одуряюще-розовую обивку мебели.
— Словно находишься в пещере, полной зеркал, — сказала Фиона. — Она не должна возвращаться сюда.
Я пожал плечами:
— А куда же еще она может вернуться?
Потом я пошел на кухню и принялся мыть посуду. Когда я вернулся, Фиона подбирала с ковра окурки, перепачканные в помаде. Она улыбнулась мне, и я улыбнулся ей в ответ. Улыбаться тут было нечему. Разве что тому, что мы были здесь вдвоем.
Спустя пару часов в доме стало почище, но чувство вины продолжало мучить меня, как того старика с его морем[4].
Я отыскал на кухне смятый пакетик «Герцога Грэя» и приготовил чай. Мы сидели за крошечным пластмассовым столом. Вся кухня была маленькой и грозила клаустрофобией, но зато отсюда было далеко до Дональда Стюарта и Курта Мансини. Проще говоря — безопасно.
Мне надо поговорить с людьми из компании «Бэч АГ» о том, что же содержалось в их желтых бочках. И когда я доберусь до этих желтых бочек, я буду в состоянии помочь Морэг Салливан и сделать Кинлочбиэг безопасным для Фионы.
— Мне надо съездить в Голландию, — объявил я.
— Но ты тревожишься насчет Ви, — сказала Фиона.
— Да, именно так.
— С ней останусь я.
— Ты... Здесь?
Свет падал сверху, оставляя тени под ее скулами и пряча ее глаза.
— Послушай, — сказал я, — она выйдет оттуда в полном бреду и безумии. Она будет ругаться, и визжать, и бегать по дому. — Фиона внимательно смотрела на меня и молчала. В горле у меня снова заныло. Я разговаривал сегодня слишком много. — И в первый же раз, как только ты отвернешься, она окажется на Фор-стрит и швырнет кирпич в окно какого-нибудь аптекаря.
— В Кинлочбиэге нет никаких аптек, — заметила она.
— Ты не можешь вернуться в Кинлочбиэг, — сказал я. Ее глаза расширились:
— Почему?
В Шотландии я не стал рассказывать ей о своем разговоре с Дональдом, потому что мне не хотелось ее пугать. Теперь я рассказал.
— Это смешно, — заявила она.
Я не хотел напоминать ей имена двоих погибших мужчин и говорить о двадцати с лишним милях единственной проселочной дороги и горах со всех сторон.
— Мне надо съездить за границу. Побудь здесь только до тех пор, пока я не вернусь.
Она помолчала какое-то мгновение, опустив взгляд на свои коричневые, много потрудившиеся руки. Она напоминала себе обо всем сама. И в конце концов сказала:
— Я хочу, чтобы ты знал: я не останусь в этом кукольном домике ни минутой дольше, чем пожелаю. Поэтому ты уж поторопись обратно, Фрэзер. — Ее лицо стало серьезным. — И постарайся вернуться целым и невредимым.
Я обошел вокруг стола, и внезапно мы кинулись друг к другу и принялись целоваться. Потом она отстранилась.
— Стоп, — сказала она. — Я хочу сначала знать о тебе все.
— То, что ты видишь, — это и есть то, что ты имеешь, — сказал я.
— А как насчет всего этого? — спросила она.
Подобно гостиной, кухня была полна фотографий Ви.
— Я покажу тебе попозже, — сказал я. — Пошли наверх.
Ее глаза подернулись дымкой.
— Сейчас? — спросила она.
Мне было трудно говорить.
— Сейчас, — сказал я.
— Хорошо.
Она искоса посмотрела на меня из-под своих ресниц и улыбнулась иронической улыбкой.
— Я на редкость послушная личность, — сказала она. — Как раз то, что нужно, а?
Я взял ее за руку. Ощущение было таким, словно в моей коже внезапно возникли сотни новых нервных окончаний. Мы медленно поднялись по лестнице. Спальня Ви была розовой, с оборочками повсюду. Ни один из нас не смотрел на эти украшения.
Тело Фионы было теплым и коричневым и кожа гладкой как атлас, а рот ее был влажным
