— Что случилось?
— Мы ходили туда. Мы посмотрели. Там ничего нет.
Я испытал такое ощущение, словно стоял в лифте, и этот лифт вдруг стал падать.
— Что ты хочешь сказать этим «ничего»?
— Скалы. Камни. Пыль. Вода. Никаких химикалий.
— Тогда они, должно быть, сбрасывают это куда-нибудь еще, — глупо сказал я.
— Да. — Ее голос был тихим и полным отчаяния. Я никогда не слышал, чтобы он был таким тихим. Звук его заставил меня и полной мере осознать, насколько плохи наши дела. Она спросила: — И что же нам теперь делать?
Это был хороший вопрос. Отличный вопрос.
— Расслабься, — сказал я. — Я все сделаю.
Потом я закурил желтый «Голуаз», выдохнул дым в стекло кабинки и мысленно окинул взглядом мир, который за короткий срок развалился на части.
Я больше не был адвокатом. И даже не был кем-то, подозреваемым в убийстве, у которого есть возможность все объяснить. Я был мужчиной в синем парусиновом костюме, находящимся посередине пустоты, с менее чем двумя сотнями фунтов в кармане и без паспорта. А позади — два трупа и вообще никаких оправданий.
Глава 27
Поезд вполз на станцию с шипением, словно металлическая змея. Я занял место у окна и пристально смотрел на разворачивающуюся за окном Францию. Я испытывал то же, что, вероятно, чувствует лиса, когда свора гончих псов загнала ее к ее норе, и гам лиса обнаруживает, что какой-то большой, отважный человек прикатил камень и завалил им ход в нору.
Однако этот рабочий костюм все еще действовал на окружающих, и мое лицо было не из того разряда лиц, на которых большинству людей нравится останавливать взгляд. Изящно одетые пассажиры делали все, что в их силах, лишь бы не сесть где-либо поблизости от меня. В Париже я обменял часть из оставшихся у меня денег на французские франки, а остальные — на гульдены, набил сумку едой из автоматов и отправился на метро к Северному вокзалу.
Я попытался там перекусить в вокзальном буфете, но безуспешно. Мне предстояло пересечь две границы, и полиция и таможенники будут там начеку — Европейское это сообщество или нет. Полом я сел на поезд, направляющийся в Ално-Эймер, чуть-чуть южнее бельгийской границы.
Поезд с грохотом мчался через холмистые возвышенности Пикардии. Я время от времени задремывал, мой желудок дергался от волнения, мне приснилось, что я опускаю монетки в платный телефон и набираю номер своей конторы, но монетки у меня кончаются, как только Сирил берет трубку. И тут я проснулся. «Не нужно никакой спешки, — сказал я себе. — Судно никуда не отплывет до завтра. Есть еще уйма времени, чтобы отыскать его, проверить, какой на нем груз, и организовать ему теплый прием в Шотландии»
Когда поезд с ревом въезжал и Ално, мужчина напротив меня вытащил свой паспорт. Да и дальше в вагоне остальные пассажиры тоже потянулись за своими. Я встал, не спеша прошествовал между сиденьями и сошел с поезда. В сигаретном ларьке у станции я купил крупномасштабную карту. Затем отыскал магазин, торгующий велосипедами. Хозяин продал мне за четыреста франков допотопное черное старье. Я взобрался на него и покатил прочь от городка, вверх по шоссе, ведущему в Бенэ. Дома остались позади. Из низкого неба сочился дождичек, шоссе проходило между капустными полями. По другую сторону Бенэ начиналась какая-то узкая дорога, прямая, ровная и пустая. Я поискал глазами полосатые барьеры пограничного поста. Их там не было. И только карта и изменение внешнего вида дороги подсказали мне, что я въехал в Бельгию.
До Монса было около двенадцати миль. К тому времени, когда я добрался до этой станции, мелкий дождичек превратился в холодный, северный ливень, и я насквозь промок. Я купил билет для себя и для своего велосипеда и успел съесть сандвич, пока не прибыл нужный мне поезд.
Громко прогудело объявление на фламандском языке. Французского варианта я не расслышал, потому что был занят запихиванием своего велосипеда в багажное отделение. Я вскарабкался в вагон и нашел себе место у окна. Как обычно, никому не хотелось сидеть рядом со мной. Поэтому я закурил сигарету, чтобы еще больше отбить у них такие намерения, и принялся изучать буклетик с железнодорожной картой, который я подобрал на станции.
Поезд шел прямо до Роттердама, весь путь составлял около ста двадцати миль. Я планировал сойти в Антверпене; доехать на велосипеде до Росендала на другой стороне голландской границы и сесть на тамошний поезд до Роттердама. А пока суд да дело, у меня были добрых полтора часа, прежде чем мне предстояло что-либо предпринять.
За окном хлестал дождь, местность выглядела серой и унылой. В вагоне становилось жарко. От моей одежды шел пар. Я стал клевать носом. «Перестань, — сказал я себе. — Не спи». И принялся мысленно пересказывать параграфы закона о браке. Однако эти параграфы начали смешиваться с морскими ориентирами к западу от Арднамеркена, которые одновременно оказались и расположением дорожных постов между Женевой и Берген-он-Зумом. Я провалился в этакий тряский сон. Выходил я из него медленно, как это бывает, когда проспишь в качающемся вагоне десять миль. И тотчас я понял, что происходит нечто очень скверное.
Мимо окна скользила какая-то серая платформа. Мы отъезжали от станции. Мои часы показывали 17.35. На табличке в конце платформы значилось: «Антверпен».
И тут я совсем проснулся. В дальнем конце вагона между сиденьями шел мужчина в темно-синей форменной одежде. Я видел, как он задал кому-то вопрос, открыл паспорт, сверил его лицо с фотографией, вернул паспорт и двинулся дальше. «Ну, и что же теперь?» — спросил я свои одурманенные сном мозги.
Никаких идей не появилось.
Я внимательно следил за мужчиной в форме. Он спрашивал документы примерно у одного человека из пяти. Я закурил сигарету, поставил свою сумку с закусками на колени и ссутулился, натянув на глаза берет. Я больше не был во Франции. Я был на выскобленном до розового цвета Севере. Я выделялся, словно какой-то маяк.
С противоположного сиденья на меня уже давно неодобрительно поглядывала невысокая женщина в цветистом платье и с такой розовой кожей, словно ее скребли металлической мочалкой для сковородок.
Носик-кнопочка втянул воздух разок, другой... Потом она привстала ткнула в мою сторону толстым пальцем и сказала что-то такое, чего я не понял.
— Что-что? — спросил я по-французски.
Она повторила это снова. Я выпустил дым сигареты ей в лицо. Она сморщила нос. Мужчина из иммиграционной службы был теперь уже в трех рядах от меня. Женщина показала на табличку «Курить запрещается».
— Ах! — Я вскочил. — Пардон. Извините меня!
Она села на свое место, сложила руки на своей огромной груди и вздернула подбородок. А я закинул сумку за спину, воткнул «Голуаз» в рот и побрел вдоль вагона.
Мужчина из иммиграционной службы проверял паспорт у какого-то человека, кажется, араба. Я протолкнулся мимо него со своим: «Пардон». Он даже не обернулся. Я вышел из салона и встал на площадке, привалясь к стенке. Голова кружилась от коктейля из никотина и счастливого избавления.
Мужчина из иммиграционной службы за мной сюда не явился. Спустя час поезд прибыл в Роттердам. Я забрал свой велосипед, подкатил его к табачному ларьку и купил там мешочек табака «Драм» и немного бумаги для сигарет. Я начинал верить в пользу курения. Потом я отправился к телефонам, позвонил в службу доков и спросил насчет «Мариуса Б». Мужчина дал мне номер причала на пристани и добавил:
