— А почему на мой призыв не откликнулись? — не менее угрожающе спросил Дакша, все еще сердитый за «колымагу» и «багажники». — Законы джунглей забыли?
— А мы — свободный народ и никому не подчиняемся, — ответила обезьяна.
— Никому не подчиняетесь? А к какому же тогда начальству твой напарник побежал? — язвительно поинтересовался Семен.
— Ну-у, своему начальству-то мы подчиняемся. А больше никому, — протянул бандерлог.
— Тогда веди нас к своему начальству, — потребовал омоновец.
— А без досмотра входить на нашу территорию нельзя, — отказался хвостатый предок человека.
— А шнурок этот тебе не оторвать? — поинтересовался Ушинасу, подергав бандерлога за хвост.
Того, похоже, такая перспектива не устраивала, и он, таща демона на буксире, засеменил вперед по довольно чистому пространству в джунглях. Поначалу путешественники решили, что это звериная тропа, но затем Попов заметил, что под травой скрываются камни, и стало ясно, что бандерлог ведет друзей по давно заброшенной мощеной дороге. Минут пять менты шли довольно быстрым шагом, а затем джунгли расступились в стороны и путешественники увидели остатки полуразвалившегося города.
— Это что еще за свалка? — оглядывая развалины, недовольно проговорил омоновец.
— Сам ты — свалка, — осадил его главный ценитель прекрасного Андрюша Попов, восторженными глазами рассматривая развалины башен, остатки дворца, некогда покрытого тонкой резьбой по камню, и выложенные мозаикой стены. — Это же остатки какой-то неизвестной цивилизации…
— Какой это еще неизвестной? — возмутился бандерлог. — Вполне известной. Жили тут такие же безволосые уроды, как… А-а-а! — недосказав фразы, заверещала обезьяна.
И немудрено! Заверещишь тут, когда тебя за хвост дергают.
Это Ушинасу, вступившись за род человеческий — исключительно в угоду хозяевам! — едва не вырвал пятую хватательную конечность из кормовой части обезьяны. Жомов одобрительно похлопал его по плечу, а Рабинович удивленно хмыкнул. Дескать, слишком уж быстро демон стал перенимать замашки своего командира.
— Я хотел сказать, что город построила великая человеческая раса, но еще более великие джунгли поглотили его со всеми обитателями, — поправился бандерлог.
— И давно это было? — поинтересовался криминалист.
— А я не знаю. И никому это не интересно, — ответил четвероногий проводник. — Главное, что теперь мы владеем городом, и мы тут самые крутые.
— Не считая Каа, — съязвил кинолог.
— А-а, что там этот Каа?! Захотим, на куски его раздерем, — махнул лапой бандерлог, и, словно подтверждая его слова, из города раздались истошные вопли.
Менты замерли, а Ушинасу, не успев достаточно быстро среагировать, прошел шагов десять вперед, оторвавшись от основной группы. И остановился демон лишь тогда, когда на полуразвалившиеся стены высыпала толпа обезьян. Сплошным шерстяным ковром они покрыли развалины. А затем словно по команде рванулись вперед. Менты отцепили дубинки, а Ушинасу, отпустив хвост бандерлога, бросился назад. Но не успел он сделать и двух шагов, как сплошной поток бандерлогов накрыл его с головой. Из живой кучи во все стороны тут же полетели клочки шерсти, куски одежды и целые бандерлоги. Последние — чаще всего.
— Мужики, здесь наших бьют! — завопил Жомов, бросаясь подчиненному на помощь.
— Андрюха, Горыныча запускай, — скомандовал кинолог, вместе с Мурзиком устремившись за Иваном.
Попов тут же взобрался на Дакшу, меланхолично взиравшего на кучу-малу, и начал обзывать Ахтармерза всякими гадкими словами. Он так быстро успел довести Горыныча до белого каления, что тот в несколько секунд стал ничуть не меньше слона, на котором сидел, развалил паланкин и съехал с Дакши вниз, больно ушибив лапу. Разревевшись, Горыныч вновь потерял габариты, и эксперту-криминалисту пришлось начинать все сначала, предварительно успокоив плачущую трехглавую боевую машину.
А пока Попов нянчился с Горынычем, остальные даром времени не теряли. Жомов, добравшись до шевелящейся кучи обезьян, похоронившей под собой демона, начал расшвыривать их в стороны, пытаясь добраться до Ушинасу. Мурзик, забыв об отвращении к шерсти во рту, клацал зубами, хватая бандерлогов за что придется, а Рабинович колошматил их дубинкой по чему ни попадя. И даже Лориэль со своей палочкой крутился над головами обезьян, и то одна, то другая хвостатая тварь или начинала истерично хохотать, выпадая из общей потасовки, или, горько всхлипывая, садилась на землю и принималась реветь.
Впрочем, бандерлогам тоже надо отдать должное. Довольно быстро они сообразили, что к демону пришла помощь, и развернулись в сторону новых врагов. Не слишком большие размерами, они, однако, стали подавлять людей численностью, заставив ментов отступить к Дакше.
— Поп, Горыныч, блин! Чего вы там копаетесь? — завопил Рабинович, едва успевая отбивать тянущиеся к нему лапы.
— Да Ахтармерз ушибся. Никак не успокоится, — жалобно рявкнул Попов.
— Я сейчас успокою его дубинкой по всем трем головам! — рявкнул Жомов, полностью взятый в кольцо обезьянами. И неизвестно еще, чем бы все закончилось, не подоспей к путешественникам нежданная помощь.
— Эй, бандерлоги! Кто тут меня разорвать хотел? Вы слышите меня, бандерлоги? — раздался из кустов вкрадчивый голос, и на поляну выполз Каа.
— Мы слышим тебя, Каа, — хором завопили обезьяны, мгновенно замирая на месте.
— Придурки! Уши заткните! — раздался чей-то голос из-за спин бандерлогов. Те мгновенно выполнили приказ.
— Мы не слышим тебя, Каа! — тут же радостно заверещали обитатели брошенного города и рванулись вперед.
Но, поскольку драться без рук было трудно, ладони от ушей обезьянам пришлось убрать. И тут в дело вступил Попов. Отчаявшись быстро добиться от ушибленного Ахтармерза требуемых результатов, Андрей выпрямился во весь рост и во весь же голос запел: «Широка страна…» Бандерлогов, окруживших Жомова, тут же разметало во все стороны.
Омоновец и сам с трудом устоял на ногах, но скривился от боли и зажал уши ладонями. Сеню взрывная волна поповских децибелов задела лишь краем, а вот Лориэлю, кружившему над толпой обезьян, досталось на всю катушку. Маленького эльфа подхватило, завертело в воздухе и унесло куда-то за стену. Попов, боясь повредить друзьям, повернул голову чуть в сторону, давая возможность Жомову с Рабиновичем отступить, но, к их удивлению, бандерлоги остановились. Андрей тут же замолчал.
— Да вы, бандерлоги, офигели. Офигели, говорю! Слышите меня, бандерлоги? — воспользовавшись тишиной, заявил удав.
— Не слышим мы тебя. Отвали вообще, козел! Не мешай песню слушать! — завопили обезьяны и пали ниц перед Поповым. — Спой, цветик, не стыдись! Не обращай на этого червяка внимания.
На что Каа тут же обиделся. Прошипев, что еще придет война и бандерлоги попросят у него хлеба, удав довольно ловко свернулся в фигуру, разительно напоминавшую неприличный знак, изображаемый американцами посредством среднего пальца, а затем расплелся и скрылся в кустах. Попов же ошарашенно смотрел на скуливших обезьян.
— Ну вот, Андрюша, и твой талант нашел своих поклонников, — язвительно констатировал Сеня. — Теперь, когда тебе аплодисментов захочется, иди в зоопарк и пой перед обезьянником.
— Да пошел ты в ППС, — незлобиво отозвался криминалист.
— Чем умничать, лучше скажи, что с этой кучей макак делать?
— Скажи им, что споешь только после того, как они наши требования выполнят, — посоветовал кинолог. — Давай! Чего ждешь? Ты же у нас теперь солируешь…
Попов тут же зычным голосом дьякона озвучил Сенино предложение. От новой демонстрации вокальных возможностей Попова бандерлоги пришли в полный восторг и принялись швырять в криминалиста всем, что попало под руки. Андрюша обиделся и ближайшим обезьянам надавал пинков, после каждого тычка объясняя, что певцов закидывают цветами, а не мусором и землей. Бандерлоги
