– Рэндольф Норден...
– Да.
– Бланш Леттиджер...
– Бланш Леттиджер? Нет, не помню.
– Сальваторе Палумбо...
– А, да! Маленький итальянский эмигрант, отличный мужик. Он учил английский на вечерних курсах. Однажды после занятий он случайно зашел на репетицию. Мы искали актера на маленькую роль, не помню какую. И этот парень, который и трех слов не знал по-английски, согласился сыграть. А играл он роль англичанина, понимаете? Было чертовски смешно видеть, как он выходит и начинает говорить, как кокни, с таким итальянским акцентом, что закачаешься. Он был бахвал. И его убили? Жаль. Он был хороший парень. – Ди Паскуале вздохнул. – Кто еще?
– Эндрю Маллиген.
– Да, я читал. Прокурор. Я не представлял, что это тот, из пьесы.
– А вчера вечером Руди Ферстенмахер.
– Это пять, – сказал ди Паскуале.
– Нет, шесть, – сказал Клинг. – Норден, и Форрест, и Леттиджер, и маленький итальянец – это четыре. Еще Маллиген и Ферстенмахер. Итого шесть.
– Именно так, шесть. Вы правы.
– Вы можете немного рассказать о пьесе?
– Мы играли по системе круговой сцены, – объяснил ди Паскуале. – Мы были тогда желторотиками, вы ведь знаете все эти любительские штучки. Все, кроме маленького итальянца... Как его звали?
– Палумбо.
– Ну да. Ему, должно быть, было около тридцати пяти. Все остальные – просто ребятишки. Совсем неудачная была постановка. Но Хелен Стразерс, которая играла одну из проституток... Интересно, что с ней стало?
– Мы еще ищем. Может, она вышла замуж, вы не знаете? Или уехала из города?
– Я ее больше не видел. Может, иногда в коридорах, между лекциями – “привет, пока”. Вот и все.
– Вы закончили Рэмси, мистер ди Паскуале?
– Да. А ведь когда заговорю, то и не подумаешь, а?
– Вы говорите очень правильно.
– Да ладно уж, нечего меня умасливать. Я ведь знаю, как я говорю. Что вы хотите, в кино полным- полно продавцов. Если бы я начал разговаривать, как интеллектуал, им было бы не по себе. Они хотят, чтобы и я разговаривал, как продавец кальсон. Вот я и говорю так. – Он пожал плечами. – Вы знаете, я ведь всего Чосера помню наизусть. Но этим киношникам начхать на Чосера. Попробуйте процитировать что- нибудь продюсеру – он вызовет “скорую”, и на вас наденут смирительную рубашку. Да, я получил диплом, сдал экзамены в июне сорок второго.
– Вы воевали, мистер ди Паскуале?
– Нет. Прободение барабанной перепонки.
– Что еще вы можете сказать о пьесе?
– А что вы хотите услышать? Это была студенческая постановка. Распределили роли, репетировали, сыграли, подвели итог, и все – конец главы.
– Кто был постановщиком?
– Руководитель курса. Даже не помню, как его... Нет, не он. Это был профессор Ричардсон, точно! Забавно, как все всплывает в памяти, а? Как подумаешь, что прошло больше двадцати лет... – Ди Паскуале замолчал. – Вы полагаете, что кто-то пытается... – Он пожал плечами. – Знаете, двадцать лет – это срок. Я хочу сказать, здорово же надо ненавидеть, чтобы помнить все двадцать лет!
– Вы не помните, были ли какие-нибудь инциденты во время репетиций?
– Да ничего особенного. Вы же знаете, что такое актеры, даже профессионалы – всегда только “я”, “я”, “я”. А любители еще хуже. Но, насколько я припоминаю, ссор или чего-то в этом роде никогда не было. Ничего такого, что могло бы длиться двадцать лет.
– А профессор Ричардсон? Вы с ним ладили?
– Да. Безобидный тип. Ничего в голове, но безобидный.
– Итак, вы не знаете, что могло бы послужить причиной такой жестокой реакции?
– Честное слово, нет. – Ди Паскуале немного подумал. – Вы и вправду думаете, это этот парень хочет убить нас всех?
– Этой вероятностью мы не можем пренебречь.
– Хорошо, а что же мне делать? Вы приставите ко мне охрану?
– Если хотите.
– Пожалуй.
– Тогда так и сделаем. И еще одно... – сказал Клинг.
– Знаю. Не уезжать из города.
Клинг улыбнулся:
– Как раз это я и собирался сказать.
– Естественно. Что еще вы могли сказать... Я давно этим делом занимаюсь, малыш. Я прочел все сценарии, видел все фильмы. Не надо быть волшебником... для того, чтобы понять: если кто-то решил убрать всех действующих лиц какой-то пьесы, то это вполне может быть кто-то из самих актеров. Когда вы пришлете кого-нибудь?
– Через полчаса полицейский будет здесь. Вы должны знать, что до сих пор преступник стрелял неожиданно и всегда издалека. Не знаю, так ли уж поможет охрана...
– Лучше так, чем никак, – прервал его ди Паскуале. – Скажите, милейший, я вам больше не нужен?
– Нет, я думаю...
– Отлично, малыш, – сказал ди Паскуале, провожая его к дверям. – Если вы не возражаете, я чертовски тороплюсь. Парень, с которым я говорил, должен мне перезвонить, а еще у меня на столе лежит куча всяких бумаг и ждет меня. Так что спасибо за визит, спасибо за все. Жду вашего полицейского, хорошо? Рад был познакомиться, не расстраивайтесь и до скорого, хорошо?
И дверь закрылась за Клингом.
Глава 12
Дэвид Артур Коэн был маленьким ершистым человечком, который зарабатывал на жизнь, строя из себя весельчака. Его контора состояла из единственной комнаты на 15-м этаже, где он принял детективов. Коэн усадил их и крайне раздраженно спросил:
– Вы по поводу этих убийств, да?
– Да, мистер Коэн, – ответил Мейер.
Коэн покачал головой. Он был худ, карие глаза глядели страдальчески. Он был почти так же лыс, как Мейер, и оба они, сидевшие по разные стороны от Кареллы и разделенные столом, были похожи на бильярдные шары, ждущие, когда опытный игрок выберет наилучший способ ввести их в игру.
– Я подумал об этом, когда убили Маллигена, – сказал он. – Я сразу узнал имена, но только смерть Маллигена открыла мне глаза, и я сообразил, что нас всех хотят убить.
– Вы это поняли, когда был убит Маллиген? – переспросил Мейер.
– Именно.
– Маллигена убили второго мая, мистер Коэн, а сегодня восьмое. Прошла почти неделя, мистер Коэн. Почему вы не позвонили в полицию?
– А зачем?
– Чтобы рассказать о своих подозрениях.
