– Я... я временно безработный.
– И как давно вы состоите во временных безработных? – Вопросы свои Клинг резко бросал в лицо этому невзрачному человечку, и тот каждый раз вздрагивал от них, как от ударов.
– С... с этого лета.
– С какого времени?
– С августа.
– А что вы делали в сентябре, мистер Холстед?
– Я...
– Конечно, помимо того, что изнасиловали Эйлин Гленнон?
– Чт... что? – у Холстеда как бы перехватило горло. Он сразу побледнел и сделал шаг назад, но Клинг тут же шагнул вперед и стал еще ближе к нему.
– Надевай рубашку. Ты пойдешь со мной.
– Я... я ничего не делал. Вы ошиблись.
– Ничего не делал, да? – Клинг перешел на крик. – Ах, ты, сукин сын, ты ничего не делал, да? Ты пошел вниз и изнасиловал там шестнадцатилетнюю девчонку! И ты считаешь, что это ничего? Это ничего, да?
– Тише... тише... соседи услышат... – взмолился Холстед.
– Ах, соседи? – выкрикивал Клинг. – Он соседей стесняется! И у тебя хватает наглости!..
Постоянно пятясь, Холстед дошел до кухни. Руки его дрожали, но Клинг продолжал напирать на него.
– Я... я... это она сама, – торопливо бормотал Холстед. – Она сама хотела... Я... я не хотел. Все это...
– Прекрати врать, мразь! – рявкнул Клинг и влепил Холстеду тяжелую пощечину.
Тот издал какой-то нечеловеческий, приглушенный и испуганный не то крик, не то стон и, пятясь, прикрыл лицо руками.
– Не бейте меня, – сорвалось с его трясущихся губ.
– Ты изнасиловал ее, да? – не унимался Клинг. Холстед только кивнул, не отрывая ладоней от лица.
– Как это произошло?
– Я... я не знаю. Мать ее... понимаете, мама ее была в больнице. Миссис Гленнон, я хотел сказать. Она... она очень хорошая подруга моей жены, миссис Гленнон, она дружит с моей женой. Они и в церковь ходят вместе... они в одной общине состоят... вместе... они...
Клинг терпеливо ждал. Пальцы его помимо воли сжались в кулаки, но он терпеливо дожидался момента, когда придет пора задать Холстеду главный вопрос. А уж после этого он превратит его прямо тут на кухонном полу в кровавое месиво.
– Когда... когда ей пришлось лечь в больницу, жена моя... она готовила ее детям чего-нибудь поесть. Это значит Терри и... Эйлин. И...
– Дальше!
– И я обычно относил им еду... когда моя жена была на работе.
Потихоньку и очень осторожно Холстед отвел от лица свои трясущиеся руки. Однако глянуть на Клинга он так и не решился. Глаза его были прикованы к вытертому линолеуму на кухонном полу. Его все еще била дрожь, и казалось, что этот жалкий щуплый человечек, насмерть перепуганный, весь трясущийся, словно от озноба, в своей нижней рубашке с продранными рукавами, видит сейчас там на полу то, что он натворил.
– Это было в субботу, – сказал он. – Я видел, что Терри ушел из дома. Я сидел у окна и видел. Я видел, как он ушел. Жена моя была на работе. Она – вышивальщица бисером, и на работе ее очень ценят. Это было в субботу. Я помню, что в квартире тогда было очень жарко. Помните, какая жара стояла тогда в сентябре?
Клинг не отозвался ни словом, но Холстед и не ждал от него ответа. Казалось, он уже не замечает присутствия Клинга. Казалось, что возникла какая-то странная связь между ним и этим вытертым линолеумом на полу. Он так ни разу и не отвел от него глаз.
– Да, я хорошо помню. Жарко тогда было, очень жарко. Жена приготовила сэндвичи, которые я должен был отнести вниз ребятам. Но я знал, что Терри дома нет, понимаете? Я все равно понес бы туда сэндвичи, это, конечно, так, но я уже знал тогда, что Терри ушел из дома. Этого я никак не могу отрицать, не могу и не буду. Я ведь знал это...
Некоторое время он просто молча смотрел в пол.
– Я постучал в дверь, когда спустился туда к ним. Никто не ответил, а когда я... когда я попробовал дверь, то она оказалась открытой. Вот я... вот я и вошел. Она... Эйлин... она лежала в постели. Было уже двенадцать часов, а она лежала в постели и спала. Одеяло... нет – простыня... сползла с нее... И я ее видел... всю видел. Она спала, а у нее все было видно. А потом я сам не знаю. Помню, я поставил тарелку с сэндвичами, а сам лег с ней рядом, а потом, когда она хотела кричать, я руками зажал ей рот и я... я сделал это.
Он снова закрыл лицо ладонями.
– Да, я это сделал, – тихо повторил он. – Я сделал, да, я сделал это.
– Приятный вы человек, ничего не скажешь, мистер Холстед, – произнес Клинг свистящим шепотом.
– Просто так... просто так получилось...
– И ребеночек тоже просто так получился, да?
– Что? Какой ребеночек?
– А ты что – не знал, что Эйлин забеременела?
– Забе... да что вы говорите? Кто вам?.. Что вы?.. Эйлин? Мне никто ничего не сказал... почему мне не сказали? Никто?..
– Ты что – не знал, что она беременна?
– Нет. Клянусь Богом! Я не знал этого!
– А отчего же, по-вашему, она умерла, мистер Холстед?
– Мать ее сказала... Миссис Гленнон сказала, что с ней случился несчастный случай! Она сама сказала это моей жене – она с ней очень дружит. С женой. Жене она не стала бы лгать!
– Значит, не стала бы, да?
– Ее сшибла машина! Это было в Маджесте. Она... она поехала навестить тетку. Это нам сказала сама миссис Гленнон.
– Может быть, она и в самом деле сказала это твоей жене. Да только рассказ этот вы придумали вместе с ней, чтобы спасти твою паршивую шкуру.
– Нет! Клянусь вам! – слезы покатились по лицу Холстеда. Он потянулся рукой, как бы ища сочувствия и поддержки у Клинга. – Ну, как вы можете так говорить? – сказал он, всхлипывая. – Что вы тут такое говорите? Господи, прошу вас, ради Бога, не нужно...
– Она умерла от того, что пыталась избавиться от твоего ребенка, – сказал Клинг.
– Я не знал этого. Не знал я, не знал... О, Господи, клянусь вам, я не...
– Врешь, гнида! – рявкнул Клинг.
– Спросите у самой миссис Гленнон! Богом клянусь вам, я ничего не знал и...
– Все ты знал и поэтому решил устранить еще одного человека, который наверняка тоже знал обо всем!
– Что?
– Ты выследил Клер Таунсенд по пути...
– Кого? Я не знаю никакой...
– ...по пути к книжному магазину, а потом и застрелил ее, мразь паршивая? Где ты спрятал пистолеты? Говори! Говори, пока я тебя здесь не...
– Клянусь вам, клянусь...
– Где ты был в пятницу с пяти часов вечера?
– Здесь, в этом доме! Клянусь! Мы вдвоем с Луизой, с моей женой поднялись к Лессерам! Это на
