– Я тут на днях говорил с Юлием, – сказал он, и тут же вместе засмеялись аудитория в студии и Карелла. – У него мания преследования. Клянусь. Законченный параноик. – Снова смех. – Я говорю ему: “Послушай, Юл” – я зову его Юл, поскольку знакомы мы очень много лет, некоторые говорят, что я ему как сын. “Послушай, Юл, – говорю я, – ты почему такой смурной? Какой-то вшивый предсказатель останавливает тебя на пути в Форум и плетет какую-то чушь о Мартовских идах, а ты огорчаешься? Юл, детка, люди любят тебя”. Он поворачивается ко мне и говорит: “Брут, я знаю, ты думаешь, я глупец, но...”
И далее в таком же духе. Десять минут подряд. Джиффорд останавливался, только чтобы переждать смех или же виновато улыбнуться, когда шутка не находила понимания. В конце этих десяти минут он объявил танцевальный ансамбль, который занимал сцену еще пять минут. Затем он представил свою первую гостью, пышную голливудскую блондинку, которая спела с ним зажигательную песню и разыграла юмористическую сценку. И прежде чем кто-нибудь из телезрителей успел это осознать, первая половина шоу уже закончилась. Студию отключили, на экранах появился рекламный ролик. Карелла вынул из холодильника бутылку пива и снова уселся, чтобы насладиться еще одним получасом передачи.
Появился Джиффорд и представил группу народных певцов, которые спели комбинацию цветных песен: “Зеленые рукава” и “Алые ленты”. Как только они кончили, Стэн снова принялся за работу. Следующим его гостем был мужчина из Голливуда. Мужчина из Голливуда сначала немного растерялся, потому как не умел ни петь, ни танцевать, ни, как считали некоторые критики, даже играть. Но Джиффорд втянул его в какую-то высокосветскую болтовню на несколько минут, и пока голливудский визитер ушел переодеваться для обещанной сценки, сам начал рекламный скетч о трижды прожаренном кофе. Он закончил скетч и двинулся к кому-то, стоящему за камерой. Служащий вынес стул. Джиффорд кивком поблагодарил его и поставил стул в центре громадной пустой сцены.
Он был перед камерой к тому времени пять минут, относительно небольшое время, и все удивились, когда он, сев на стул, тяжело вздохнул. Он сидел на стуле молча и неподвижно. Музыки тоже никакой не было. Просто человек сидел на стуле в середине пустой сцены, но Карелла уже начал улыбаться, поскольку знал, что Джиффорд собирается сыграть одну из своих пантомим. Он тронул Тедди за руку, она подняла голову.
– Пантомима, – сказал он.
Она отложила книгу и посмотрела на экран. Джиффорд продолжал сидеть неподвижно. Он просто сидел и смотрел на публику. Но, кажется, что-то заметил вдалеке. Это что-то приближалось. Вдруг Джиффорд вскочил со стула, отшвырнул его и вперился во что-то, что с ревом пронеслось мимо. Он вытер лоб, поставил стул в противоположном направлении и снова сел. Теперь он наклонился вперед. Это что-то приближалось с противоположной стороны. Вот оно ближе, ближе, и снова Джиффорд вскочил и отшвырнул стул в последний момент, а затем смотрел, как воображаемое что-то промчалось мимо. Он снова сел, поменяв направление.
Карелла рассмеялся, когда Джиффорд в очередной раз заметил, как это что-то опять надвигается на него. На этот раз он встал со стула с решительным и свирепым выражением лица. Он поставил стул перед собой, словно укротитель львов, решив бросить вызов тому, что атаковало. Но в последний момент снова отпрянул и пропустил то, что с ревом проносилось мимо. Теперь это было слева от него. Он повернулся вместе со стулом. Камера дала крупный план озадаченного и совершенно беспомощного его лица. Какое-то новое выражение появилось на нем. Камера продолжала держать крупный план и неожиданно поймала какую-то мгновенную размытость на его лице. Джиффорд чуть покачнулся, потом закрыл глаза рукой, словно он не мог видеть отчетливо, будто то, что проносилось мимо, лишало его способности видеть истинные размеры вещей. Он потер глаза, покачал головой, а затем, сделав несколько шагов назад, выронил стул, словно неведомое что-то промелькнуло еще раз.
Это все, конечно, было игрой. Это понимал каждый. Но каким-то образом пантомима Джиффорда настолько приблизилась к реальности, что потеряла юмор. В его глазах появилось настоящее смятение, когда безымянное что-то снова начало свою атаку. Камера продолжала держать его крупным планом. Джиффорд посмотрел прямо в камеру, и в его взгляде было что-то умоляющее. Но тут контакт с аудиторией восстановился, и публика засмеялась. Это был все тот же милый и добрый человек, которого преследовала упорная Немезида. Это снова была комедия.
Карелла засмеялся.
Джиффорд потянулся за стулом. Крупный план на одной камере сменился общим планом на другой. Пальцы его обхватили стул. Он плюхнулся на сиденье, свесив голову, и аудитория снова взревела, но Карелла теперь напряженно наклонился вперед, наблюдая за Джиффордом холодным немигающим бесстрастным взглядом.
Джиффорд схватился за живот, словно его кто-то ударил. Неожиданно лицо его побелело, и он чуть не упал со стула. И только сейчас сразу все сорок миллионов пар глаз увидели, что ему по-настоящему плохо. Камера на миг застыла в нерешительности, показав всем его немощь, и только после этого вырубилась.
Пока оркестр исполнял первые аккорды жизнерадостной мелодии, Карелла тупо смотрел на экран.
Глава 2
Когда Мейер затормозил машину у здания студии, посередине улицы уже стояли две полицейские машины и скорая помощь. Пять патрульных полицейских охраняли единственный вход в здание, отчаянно стараясь сдержать толпу репортеров, фотографов и зевак, собравшихся во множестве на тротуаре. Больше всего шумели газетчики, выкрикивая отборные английские ругательства. Мейер вышел из машины, взглядом ища полицейского Дженеро, который позвонил в участок пять минут назад. Он почти тотчас же увидел его и стал пробираться сквозь толпу, оттеснив старую леди в банном халате, наброшенном на ночную рубашку (“Прошу прощения, мадам”), и отшвырнув толстяка, курившего сигарету (“Не хотите ли убраться к черту с моего пути?”). Наконец он добрался до стоявшего у дверей Дженеро, бледного и усталого.
– Как я рад тебя видеть! – воскликнул Дженеро.
– Я тоже рад тебя видеть, – ответил Манер. – Вы кого-нибудь пропустили внутрь?
– Только врача Джиффорда и людей из больницы.
– С кем я там могу поговорить?
– С продюсером шоу. Его зовут Дейвид Крэнтц. Мейер, там сумасшедший дом. Бог отвернулся от нас.
– Может, и отвернулся, – сказал спокойно Мейер и вошел в здание.
Обещанный сумасшедший дом начался тотчас же. Люди были на стальных лестницах и в коридорах, и все они говорили, и, казалось, говорили одно и то же. Мейер зажал в угол светлоглазого молодого человека в очках с толстыми линзами и спросил:
– Где я могу найти Дейвида Крэнтца?
– А кому он потребовался? – поинтересовался молодой человек.
– Полиции, – устало сказал Мейер.
– О! Он наверху. На третьем этаже.
– Спасибо, – поблагодарил Мейер и стал взбираться по ступеням. На третьем этаже он остановил девушку в черном трико и сказал: – Я ищу Дейвида Крэнтца.
– Идите прямо, – ответила девушка. – Он с усами.
Мужчина с усами стоял в окружении людей под штангой с осветительными лампами. В просторной студии кучками стояли, по меньшей мере, еще пять девушек в черном трико, не меньше дюжины – в красных платьях, украшенных блестками, а также много мужчин в костюмах, свитерах и рабочей одежде. Пол студии был завален труднопроходимыми джунглями телевизионной техники: кабелями, камерами, висящими микрофонами, стойками, манекенами, титрами, пюпитрами и разрисованными задниками. За
