— Имя его жены вы знаете?
— Не уверен. По-моему, Хава.
— Пиши: Ева, — перевел Мейер.
— Где жил раввин, вы знаете?
— Да. Это дом на углу.
— А адрес?
— Не знаю. Это дом с желтыми ставнями.
— Как вы сейчас оказались здесь, мистер Коэн? — спросил Карелла. — Вам кто-нибудь сообщил о смерти раввина?
— Нет. Нет, я часто бываю в синагоге. Проверить светильник, понимаете?
— Какой светильник, сэр? — спросил Карелла.
— Вечный светильник. Который над ковчегом. Он должен гореть всегда. Теперь во многих синагогах в светильнике маленькая электрическая лампочка. Мы же одна из тех немногих синагог в городе, которые пользуются для этого маслом. И как шамаш я считаю своим долгом проверять светильник...
— У вас ортодоксальная синагога? — спросил Мейер.
— Нет. Консервативная, — ответил Ирмияху.
— Теперь синагоги делятся на три типа, — объяснил Мейер Карелле. — Ортодоксальные, консервативные и реформированные. Тут теперь не так просто.
— Да, — выразительно сказал Ирмияху.
— Значит, вы шли в синагогу проверить светильник, — уточнил Карелла. — Правильно?
— Правильно.
— И что дальше?
— Я увидел полицейскую машину сбоку у синагоги. Я подошел и спросил, в чем дело. И они мне сказали.
— Так... Когда вы в последний раз видели раввина живым, мистер Коэн?
— На вечерней службе.
— Служба начинается после захода солнца, Стив. Еврейские сутки начинаются...
— Это я знаю, — сказал Карелла. — В какое время заканчивается служба, мистер Коэн?
— Примерно в полвосьмого.
— И раввин был здесь? Так?
— Ну, он вышел, когда служба кончилась.
— А вы остались в синагоге. У вас были какие-то дела?
— Да. Я собирал молитвенные накидки и ермолки и надевал...
— Ермолки — это шапочки, — сказал Мейер. — Такие маленькие черные...
— Да знаю я, — ответил Карелла. — Продолжайте, мистер Коэн.
— И надевал римоним на ручки свитков.
— Надевал что, сэр? — переспросил Карелла.
— Ну, великий талмудист, — ухмыльнулся Мейер. — Даже не знает, что такое римоним. Это такие серебряные набалдашники, Стив, в форме плодов граната. Символ плодородия, наверное.
Карелла улыбнулся в ответ:
— Спасибо, объяснил.
— Человек убит, — тихо сказал Ирмияху.
Оба детектива замолчали. Их взаимное поддразнивание было самого невинного свойства — нельзя и сравнить с теми скверными шутками, которыми детективы из отдела по расследованию убийств так склонны обмениваться над трупом. Для Кареллы и Мейера был привычен легкий дружеский тон разговора, они давно сработались и давно привыкли к фактам насильственной смерти, но тут они сразу почувствовали, что обидели служку убитого раввина.
— Простите, мистер Коэн, — сказал Карелла. — Поверьте нам, мы не хотели оскорбить ваши чувства.
Старик стоически кивнул в ответ как человек, над которым тяготели годы и годы преследований, как человек, убежденный в том, что все гои[6] смотрят на жизнь еврея, как на дешевый товар. Невыразимая печаль лежала на его длинном худом лице, как будто он один нес на своих плечах груз веков угнетения.
Синагога внезапно стала казаться меньше. При взгляде на печальное стариковское лицо Мейеру захотелось тихонько тронуть его за плечо и сказать: «Ну, ничего, цадик, ничего...» Сразу вспомнилось древнееврейское слово цадик — святой, добродетельный человек, не нуждающийся в мирских благах.
Все молчали. Ирмияху Коэн снова заплакал, и детективы, не зная, что делать, сидели на складных стульях и ждали.
Наконец Карелла спросил:
— Вы еще были здесь, когда раввин снова зашел в синагогу?
— Я ушел, пока его не было, — сказал Ирмияху. — Я хотел скорее быть дома. Сейчас Песах, наша Пасха. Моя семья ждала меня, чтобы начать праздновать седер.
— Так, так. — Карелла замолчал и посмотрел на Мейера.
— Вы слышали какой-нибудь шум в проулке, мистер Коэн? — спросил Мейер. — Пока раввина здесь не было?
— Никакого.
Мейер вздохнул и вытащил из кармана пачку сигарет. Он собирался раскурить одну, когда Ирмияху сказал:
— Вы же сказали, что вы еврей?
— А? — переспросил Мейер, собираясь зажечь спичку.
— Вы собираетесь
— А... ага... — Сигарета чуть не вывалилась из пальцев, ставших такими неуклюжими. Он загасил спичку.
— Ну, Стив, вроде больше нет вопросов? — пробормотал он.
— Нет, — ответил Карелла.
— Ну, значит, вам можно идти, мистер Коэн, — разрешил Мейер. — Мы вам очень благодарны.
— Шалом[7], — ответил Ирмияху и понуро вышел, шаркая ногами.
— Понимаешь, нельзя курить, — объяснил Мейер Карелле, — в первые два дня Пасхи, и в последние два тоже настоящий еврей не курит, не ездит верхом, не работает, не касается денег, не...
— Вот так консервативная синагога! — воскликнул Карелла. — Да они тут самые непримиримые ортодоксы.
— Ну, он старый человек, — извиняюще сказал Мейер. — Обычаи ведь так трудно умирают.
— Да, как наш раввин, — мрачно заметил Карелла.
Глава 3
Они стояли на дорожке, где мелом был очерчен силуэт убитого. Его уже увезли, но кровь так и осталась на булыжниках, и криминалисты аккуратно обходили разлитую повсюду краску, ища следы или отпечатки, ища что-нибудь, что могло бы указать направление поисков убийцы.
'J' — читалось на стене.
— Знаешь, Стив, мне как-то не по себе с этим убийством, — сказал Мейер Карелле.
— Мне тоже.
Мейер удивленно поднял брови:
— Но почему?
