— Вы правы. Этот самолет вначале летел на большой высоте, потом сделал круг и спустился очень низко. Я подумал, что летчик узнал меня и хочет нас сфотографировать или что-то в этом роде.
— А что это был за самолет?
— Не знаю. Кажется, военный самолет, истребитель. Это был одноместный самолет голубого цвета. Я не разбираюсь в военных самолетах.
— А как вела себя Юна Сэнд, когда вы собрались уходить?
— Не знаю. Я поплыл к берегу, оделся, сел в машину и уехал. Но с ней было все в порядке, когда я ее оставил. Было бы ужасно, если бы я оказался втянутым в это дело, мистер...
— Арчер.
— Мистер Арчер, извините нас, если мы причинили вам боль. Я бы хотел как-то возместить ущерб... — Он вынул бумажник.
Его ровный невыразительный хныкающий тон наводил на меня скуку. И его бумажник тоже. Мне вообще стало скучно.
— Я вовсе не собираюсь портить вашу блестящую карьеру, мистер Невилл. Хотел бы немного испортить вашу прекрасную физиономию, но с этим можно подождать. Пока у меня не будет данных, указывающих на то, что вы лжете, я буду молчать. А тем временем посмотрим, что скажет судебно- медицинский эксперт.
Они отвезли меня обратно к ресторану «Рональде», где была запаркована моя машина, всячески передо мной извиняясь. Я пожелал им спокойной ночи, потирая свой затылок таким образом, чтобы они не могли этого не заметить. Мне захотелось сделать еще кое-что, но я воздержался.
Когда вернулся в Санта-Барбару, судебно-медицинский эксперт как раз занимался Юной. Он сказал, что на теле нет следов насилия, а в легких и желудке очень мало воды. Но из десяти утопленников у одного бывают такие признаки.
Я не знал об этом и попросил его объяснить поподробнее.
— Внезапное попадание воды в легкие может вызвать резкий спазм гортани, и человек задыхается. Так обычно случается, когда жертва оказывается в воде лицом вверх и вода попадает в ноздри. Этому способствует эмоциональный или нервный шок. Все это могло произойти таким образом. А может быть, и нет.
— Черт, — сказал я. — Она могла и не быть мертвой.
Он кисло посмотрел на меня.
— Тридцать шесть часов назад она не была мертвой.
Я принял все это к сведению и сел в машину. Юна не могла утонуть многим позже четырех часов дня 7 сентября.
Было три часа утра, когда я снял номер в отеле «Барбара». Встал в семь, позавтракал и отправился в дом на пляже, чтобы поговорить с Джеком Росситером. Было всего восемь часов, когда я туда приехал, но Росситер уже сидел в шезлонге на пляже и смотрел на море.
— Опять вы? — сказал он, увидев меня.
— Я думал, вы достаточно насмотрелись на море. Сколько времени вас не было дома?
— Год. — Ему не хотелось разговаривать.
— Я вообще-то не люблю беспокоить людей, но у меня такая работа, что бываю надоедливым.
— Понятно. А чем вы, собственно, занимаетесь?
— В настоящее время работаю на вашу тещу. Стараюсь выяснить, что же произошло с ее дочерью.
— Вы что, пытаетесь меня оскорбить? — Он взялся за ручки кресла, как бы собираясь встать. Косточки на его пальцах побелели. Потом он успокоился. — Вы видели, что произошло, ведь так?
— Да, видел. Но вы не будете против, если я спрошу вас, когда ваш корабль прибыл в Сан- Франциско 7 сентября этого года?
— Нет. В четыре часа. В четыре часа дня.
— Думаю, это можно проверить?
Он ничего не ответил. Рядом с его креслом на песке лежала газета. Он нагнулся, поднял ее и протянул мне. Это был последний ночной выпуск газеты Сан-Франциско.
— На четвертой странице, — сказал он.
Я нашел четвертую страницу и статью, где описывалось прибытие судна «Гуам» к Золотым Воротам в четыре часа дня. Жены моряков встречали своих вернувшихся героев, и оркестр играл «Калифорния, я возвращаюсь».
— Если хотите повидаться с миссис Дрин, то она в доме, — сказал Росситер. — Но мне кажется, что работа ваша закончена.
— Спасибо, — ответил я.
— И если мы больше с вами не увидимся, то прощайте.
— Вы уезжаете?
— За мной приезжает друг из Санта-Барбары. Он с минуту на минуту будет здесь. Мы с ним улетаем в Аламейду, чтобы узнать, сможем ли взять отпуск. Меня отпустили всего на сорок восемь часов, а я должен быть здесь завтра на предварительном следствии и на похоронах. — Говорил он отрывисто. И сам он как бы почерствел за ночь. Прошлым вечером он был открытым молодым парнем. Теперь же стал необщительным и неуязвимым.
— До свиданья, — сказал я и побрел по мягкому песку к дому. По дороге мне в голову пришла одна мысль, и я ускорил шаг.
Я постучал, и миссис Дрин подошла к двери, держа в руках чашку кофе, походка ее оказалась не слишком твердой. На ней был толстый шерстяной халат, подвязанный шелковым шнуром на талии. На голове — шелковая кепка. Глаза мутные.
— Хелло, — сказала она. — Я приехала сюда вчера вечером, поскольку не смогла бы сегодня работать. Подумала, что Джека не следует оставлять одного.
— Он, кажется, в порядке.
— Я рада, что вы так думаете. Не хотите ли войти в дом?
Я вошел.
— Вы сказали вчера вечером, что хотите знать, кто убил Юну, независимо от личности убийцы.
— Да.
— Ваше желание остается в силе?
— Да. А почему вы спрашиваете? Вы что-нибудь узнали?
— Не совсем так. Но я кое о чем подумал.
— Дело в том, что судебно-медицинский эксперт считает, что это несчастный случай. Я разговаривала с ним сегодня утром по телефону. — Она прихлебывала свой черный кофе. Рука, державшая чашку, непрерывно дрожала, как лист на ветру.
— Он может быть прав, но может и ошибаться, — сказал я.
Послышался шум мотора. Я подошел к окну и выглянул на улицу. На пляже остановился фургон. Из него вышел морской офицер и направился к Джеку Росситеру. Росситер встал, и они пожали друг другу руки.
— Миссис Дрин, не попросите ли Джека на минутку войти в дом?
— Если он вам нужен. — Она подошла к двери и позвала Джека.
Росситер подошел к двери и нетерпеливо спросил:
— В чем дело?
— Войдите в дом, — сказал я ему. — И скажите мне, когда вы позавчера покинули корабль.
— Дайте подумать. Мы прибыли в четыре...
— Корабль прибыл в четыре, а вы нет. Я прав?
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Прекрасно понимаете. Это так просто, что вы никого не сможете ни на минуту ввести в
