– Ты уверена?
– О да, – простонала она, выгибаясь навстречу его языку, – совершенно уверена.
Вдруг он замер, поднял голову и серьезно, даже с некоторой тревогой поглядел ей в лицо.
– Тебе правда хорошо, Дженни?
– Ты еще спрашиваешь. Мне не просто хорошо, а божественно.
Он улыбнулся с заметным облегчением.
– Я рад, что сумел доставить тебе удовольствие.
У Дженни не было опыта в любовных делах, но все же она была женщиной, поэтому интуитивно поняла, что мужчине требуются заверения в том, что он был на высоте.
Она ласково обхватила ладонью его чуть шершавую щеку и заглянула в серебристые глаза.
– Прошедшая ночь лучшее, что когда-либо было со мной. Я никогда не испытывала ничего подобного и не представляла, что так может быть. Ты был великолепен. – Она смущенно замолчала.
– Это ты была великолепна, моя красавица. Ты и понятия не имеешь, какое наслаждение я испытал.
С приходом дня к ней вернулись застенчивость и неуверенность.
– Жаль только, что я такая…
– Какая, Дженни? Великолепная? Восхитительная? Обворожительная?
– Что я такая неопытная, – выговорила она наконец, презирая себя за нотки вызова, которые прозвучали в ее голосе.
Он прикрыл глаза, сделал глубокий вдох, затем открыл их и посмотрел на нее серьезно и внимательно.
– Мне не нужна твоя опытность, Дженни. Ты нравишься мне такой, какая ты есть, и мне не нужна другая. А опыт – дело наживное. – Он ослепительно улыбнулся. – И мне искренне жаль тех молодых идиотов, которые не сумели разглядеть в тебе то, что сразу увидел я.
Она робко улыбнулась.
– И что же ты увидел?
– Я увидел нераспустившийся бутон прекрасного цветка, окружавший себя колючками в целях самозащиты, который в умелых руках садовника, что не испугается острых шипов, обещал превратиться в восхитительную благоухающую розу. И я захотел стать этим садовником, но ужасно боялся ненароком причинить вред этому хрупкому и ранимому, несмотря на все угрожающие колючки, цветку.
Восхищенная и польщенная сверх всякой меры, она как завороженная смотрела на него своими большими ореховыми глазами, в которых светилась такая любовь, что ему пришлось зажмуриться, чтобы ненароком не выдать своих чувств. Когда он вновь открыл глаза, в них заметен был мягкий юмор.
– Впрочем, нет, я был не прав. Я очень рад, что ни один сукин сын не разглядел в тебе прекрасную, страстную женщину и все это досталось мне одному.
– Значит, один все-таки разглядел.
– Кто?
– Сукин сын. – Ее глаза теперь светились лукавством.
– Ах ты маленькая плутовка с грязным ротиком. Сейчас я тебя накажу! – шутливо пригрозил он и пригвоздил ее к кровати. Эта новая озорная Дженни ему тоже ужасно нравилась.
– Да? И что же ты сделаешь? Помоешь мне рот с мылом?
Он усмехнулся.
– О нет. У меня совсем другие планы. Я намерен перевоспитать тебя, но другим способом.
– И каким же? – Она провокационно поерзала под ним. – Может, покажешь?
– Покажу, если замолчишь. – И он прижался к ее губам требовательно, но нежно. Когда шутка переросла в желание, он попытался раздвинуть ее губы языком. – Тебе больно? – спросил он, когда Дженни не впустила его настойчивый язык.
– По-моему, ты приказал мне держать рот закрытым.
– Э… я ошибся.
Она обвила руками его шею и притянула ближе.
– Нелегко, должно быть, мужчине признавать свои ошибки.
– Очень нелегко, однако долг женщины – указывать ему на них. Открой свой хорошенький ротик, киска, но не для разговоров. Единственные звуки, которые я хочу слышать в течение ближайшего часа, это стоны любви.
Значительно позже тем же утром Дженни лежала на кровати, зевая и потягиваясь, пытаясь сбросить остатки сна. Бурные занятия любовью насытили ее, повергнув в состояние ленивой расслабленности, прежде ей не свойственное. Однако предстоящее удовольствие от принятия ванны, заботливо приготовленной Аланом, взбодрило ее.
Она села и улыбнулась, поглядев в глаза единственному мужчине, который когда-либо желал ей доброго утра.
– Ты уже оделся, – заметила она с некоторым огорчением, за что удостоилась ослепительной улыбки.
Алан присел на корточки рядом с кроватью, лаская взглядом ее тело.
– А ты еще нет, – отозвался он, сожалея, что отблеск страсти в ее глазах не может заглушить его чувство вины за то, что он лишил ее девственности.
Одеяло соскользнуло вниз, оставив прикрытыми лишь бедра. Черные волосы спутались и в беспорядке обрамляли личико. Один непослушный локон выбился из общей массы и упал на лоб. Слегка припухшие груди вызывающе торчали. Он заставил себя подняться.
– Если ты собираешься принимать ванну, то поторопись, иначе я с такой скоростью сейчас нырну к тебе под одеяло, что у тебя голова пойдет кругом.
– Она у меня и так уже кружится.
Она не кокетничала. Кокетство было не в ее натуре. Но ночью он разбудил в ней женщину и теперь с удовольствием наблюдал, как она наслаждается своим вторым рождением.
Она встретила его взгляд, в котором читался откровенный призыв.
– О, женщина, пощади меня! – рассмеялся Алан, снимая ее с кровати. – Я старый, больной человек.
– Ну да. Еще скажи – немощный, – поддела она его, залезая в ванну.
– Этого не скажу, скромничать не буду, – подыграл ей он.
– Да уж, лучше не надо, – усмехнулась она, опускаясь в воду, – тем более кто ж тебе поверит после сегодняшней ночи?
Ее тон был насмешливым и непринужденным, и он вздохнул с облегчением: значит, она не стыдится того, что произошло. Относится к этому легко. И он не станет смущать ее извинениями или неуклюжими объяснениями. Алан присел рядом с ванной, намылил руки и начал мыть Дженни.
– У тебя красивая кожа, – сказал он, когда она закрыла глаза, расслабившись под мягкими движениями его рук.
– Слишком смуглая, – пробормотала она, не открывая глаз.
– А мне нравится. Она такая золотистая, словно ее поцеловало солнце. – Он улыбнулся и стал намыливать каждую руку по очереди, стараясь не тревожить забинтованную кисть, очарованный тонкой нежностью запястий.
Он осторожно провел намыленной рукой по бархатистому плечу, задумавшись над теми бесконечными «если», которые еще ночью стали приходить ему в голову. Эти «если» множились, пока он готовил ванну и смотрел, как она спит. Что, если бы все было по-другому? Что, если бы ему было лет на десять – или хотя бы на пять – меньше? Что, если бы ему не надо было возвращаться в Чикаго и он мог бы навсегда остаться здесь, с ней? Что, если бы он не был отягощен комплексом вины?
Сожалениями и предположениями ничего не изменить. Нельзя ничего поделать с тем, что произошло между ними и что произошло до того, как они встретились.
Скоро он покинет ее, непременно покинет, но, по крайней мере, он сумел убедить ее, что она прекрасна и желанна.
Себя Алану в этом не надо было убеждать. После целой ночи любви он опять хотел ее!
Она слегка пошевелилась, и вода вокруг ее груди заколыхалась, слегка приоткрывая розовато-коричневые соски. Он медленно вытащил руки из воды и покрыл ее грудь мыльной пеной. В тот же миг, когда его пальцы коснулись ее, глаза Дженни открылись, а соски заострились.
Не в силах удержаться, Алан склонился над ней и поймал языком струйку воды, стекающую в ложбинку между грудями.
Она так громко застонала, что он поднял голову и взглянул на нее.
– Хорошо, – проговорил он, – но, думаю, пока достаточно.
– Хотела бы я сказать то же самое. – Она смутилась своей смелости и нырнула в ванну по самый подбородок.
Сейчас Дженни выглядела такой маленькой и беззащитной, что снова напомнила ему ребенка.
– Когда ты потеряла мать? – спросил он.
Она на мгновение заколебалась, потом глубоко вздохнула и согнула ногу так, что коленка показалась над водой.
– Мама умерла от рака груди, когда мне было двенадцать лет.
Алан наблюдал за ней, ища в ее лице следы прежней замкнутости, но их не было.
– Мама была значительно моложе отца, – продолжила она. – Ей было двадцать шесть, а ему сорок один, когда они поженились. До этого у него просто не хватало времени на поиски жены. Он был женат на «Кедрах». Пансион поглощал все его время и внимание. Но однажды летом сюда приехала мама. Она была художницей из Нью-Йорка и влюбилась в это озеро по фотографиям и статьям в журналах. Она хотела написать несколько картин, но когда приехала… – Дженни чуть заметно улыбнулась, и он закончил за нее:
– …То влюбилась в твоего отца.
Она кивнула.
– Она собиралась провести здесь недели две-три, но осталась навсегда. Очень скоро они поженились, а через год родилась я.
Они немного помолчали, погруженные каждый в свои мысли.
– Потом мама заболела. Если бы она обратилась к врачам пораньше, ее еще можно было бы спасти, но она не придала большого значения маленькому уплотнению, образовавшемуся в груди, и папе ничего не говорила, а когда сказала, он немедленно отвез ее в больницу, но было уже поздно. Ничего нельзя было
